Я пугала мальчишку, но Васька принял всерьёз. А что я, собственно, сказала ему? Что жива и пугает укоренённостью иллюзия, что культурный рост индивидуума укрепляет его морально; что пропитанная красотой личность не способна, а

непропитанная способна причинить боль и вред. Изогнутое из Достоевского, который не думал так, как его поняли. Его не поняли. Простая культурная пропитка просто укрепляет гордыню, и ничего больше не происходит.

Так же крепка иллюзия об уме, школах, иных видах накопления осведомлённости. Просветители спят по могилам, а их манифестации живут и побеждают, соблазняя малых сих то тем, то этим.

Не буду лукавить, и меня в юности посещали помянутые иллюзии. Они ходкие, лестные, любкие. Завораживают. Прирост осведомлённости удивительно легко

предъявить, а за ним, вроде бы по умолчанию, можно не предъявлять никакой морали

- она подразумевается.

Если вам кажется, что вышесказанное банально, не спешите миловать. Мне не до шуток: мне вот-вот выходить на работу из отпуска.

Прекрати, перестань, люди уже смеются, близко не подходят, руку не подают, им

этого не надо, у каждого своё небо в своих алмазах. А ты, переходя улицу, всё-таки разглядываешь прохожих и прикидываешь: какие песни-басни-байки подойдут вон той кофте-свитеру-майке-джинсам-туфлям-унтам? Чем их развлечь и обогатить? Ты плачешь от своей бессмысленной заботы о равнодушных, но ты по горло увязла в метонимизованном пространстве города.

Мы нужны друг другу на мгновение узнавания. А вдруг оно тоже иллюзия?.. В вашей головной коробке - другое, не моё, и невозможно привыкнуть, и мозги у нас - в маленькую серую клеточку, говорил Пуаро.

Лучше молчать, но ты уже работаешь на радио, а там платят за речь.

Пассажи горечи и злости входят в привычку, и ты думаешь: ну что тебе в этом

странном занятии? Действительно нелепо: бежишь на работу, как на первое свидание, садишься на стул вовремя, примерная воспитанная девочка, послушная железу

дисциплины, и смотришь на красную лампочку "Эфир!", как щенок на сахарную кость, набрав лучших молекул дыхательного воздуха, чтобы немедленно превратить их в лучшие на свете слова! Как только загорится вожделенная красная лампочка.

Собакопавловский бес попутал тебя, сама оторваться не можешь и другим жить мешаешь, методично приучая к этой заразе практикантов, студентов и прочих подвернувшихся.

Если честно разобраться в природе радиокуража и огласить, - радиоколлеги перестанут здороваться. Впрочем, и так перестанут, ибо я теряю квалификацию. Я скоро стану неинтересной, потому что меня наконец напугали. Казалось бы - чем? Анонимками? Какое редкое на Москве явление! Сокращением зарплаты? Не будем гневить Бога. Отсутствием единомыслия? С кем? А оно мне требовалось? Группа слушателей возымела отличные от моих взгляды на природу и практику патриотизма? Естественно! это любовь! а она ведь у каждого своя, как правда.

Их беду я понимаю: трудно любить родину, когда любить никто не призывает - ни

зарядкой с утра, ни пионерской зорькой, ни пятилетним планом. Что это за любовь, к которой тебя не зовут? Прямо-таки свободная любовь какая-то получается, не правда ли? На грани разврата или даже за гранью.

Лесть, не льющаяся из репродуктора, - это плохо, и ухо народа недовольно. Радио должно изысканно ласкать ухо, и тогда оно радо и согласно не чесаться.

Если нет лести, ухо само сочиняет гимны себе и даже исполняет их, благо эфир ныне прямой: выходишь и поёшь. А что получается как через… ухо, то пустяки: главное - содержание.

Мы с ухом разошлись. Мой грех, по уху, тот, что для любви к родине мне не нужны средства массовой информации. Метафизическая Россия, которая в душе, у меня странным образом совпадает с той, которая окрест. Я не вижу противоречия между богатством богатых и бедностью бедных; между способностью народа занять шестую часть и неспособностью содержать её прилично; между Чайковским и - вписать по вкусу…

Кто не пьёт - не ведает похмелья. Если вы никогда не подсаживались на иглу

фитнеса, вам не понять, откуда берётся оголтелая любовь к здоровому образу жизни. Остановись, не верти, не качай - всё, тебя тотально скрутит страшное эндорфиновое похмелье. Депрессия! И шибко крутишь, лыбясь во всю металлокерамическую ширь.

Губительна профессиональная любовь к родине. Профи должен качать мускулы, крепить ряды, а в рядах вести переклички - кто с нами? кто-то против нас? Масштаб идеи даёт карт-бланш.

Я полюбила дилетантов патриотизма. И нежно до слёз полюбила дилетантов веры, неловко путающих цитаты, но стремительно крестящихся на троллейбусное окно, за растёртой кляксой которого показались купола.

Дилетанты не знают, в какой ложке держать руку.

Лучше не договорить, чем переговорить. Не спеши языком, торопись делом. Эка понесла: ни конному, ни крылатому не догнать! Красно говорит, а слушать нечего

В барабане города, один, шаром-перекати-поле в карусельчатых московских улицах, среди безмолвно-прозрачных, призрачных людей, Кутузов падал в себя прежнего,

задёрганно философствующего, а здесь, в баблотеке, у подножия Библиевой пирамиды, нежась в гагачьем мешке на бескрайнем журнальном столике, он обретал иное, твёрдое и уверенное, чёткое я. Прошлое усыхало, трескалось и так приятно

осыпалось, что слёзы выступали. Как учёный человек, свято верящий в причинно-следственные

связи, он ежедневно благодарил Аню, - конечно, мысленно, - за кров и метаморфозы. Хотелось поблагодарить ещё кого-нибудь, но не видно кандидатур.

На их общей душевной территории не было третьих лиц - ни супругов, ни детей, ни

друзей дома, ни старых обид, ни отдалённых планов. Будущего, как Луны, друзья не касались. Каждый занимался своим делом, не мелоча контрагента. Обслуга латифундии носила плащи-невидимки: бензин самоналивался, мерсик мылся, еда

голографично росла на тарелках-самобранках, голубоватая вода текла из надраенных до золота кранов, мчались электроны с посвистом по проводам, облака белели голубым снегом, а чудотворный воздух, умиляя лёгкие, впитывался в благодарно светлеющую кровь.

Под иной обложкой ситуация была бы идеальна для чистой, фильтрованной, артезианской, слабоминерализованной, ароматной негазированной любви, - но под имеющимся переплётом тетрадки стояли не в том порядке.

Один раз Аня позвонила Магиандру домой и попросила за отца не беспокоиться, на что Васька фыркнул и уверил её, что даже на кафедре никто не беспокоится.

- Почему никто? - почему-то удивилась Аня.

- У него жена умерла, знаете ли, девушка… Все решили, что страдание непосильное временно вывело его…

- Вася, ты меня совсем за блондинку держишь?

- А ты разве перекрасилась?