— А девочка?

— А вот приходи — увидишь. Мне кажется, хороша. На два года моложе нашего Коли.

«Вот это номер! — подумал я. — Оказывается, Сашка и это стерпел».

— А как дочку зовут?

— Ира. Пока учится хорошо.

— А парень?

— Когда старается, то очень хорошо. Но это у него не всегда.

— Понятно. А чем он еще интересуется, кроме, надеюсь, девочек?

— Любит гонять на мотоцикле. Читает фантастику.

— О воздухе думает?

— А как иначе? Вырос возле аэродрома! Отец его часто с собой брал.

— Будет поступать в училище?

— Да.

— В военное?

— Нет, в гэвээфовское.

— Ну и правильно, — одобрил я. — Людей возить всегда надо. И летать будет больше, чем в ВВС.

— А ты не жалеешь, что выбрал такую специальность? — спросила Инка, явно думая о том, что я вынужден теперь думать о приобретении новой профессии.

— Я? Нет, конечно! Просто вот немного не повезло с местом рождения. В другой стране мог бы купить себе самолет и летать, летать в свое удовольствие, сколько влезет. Но, думаю, не доживу до того времени, когда у нас это будет возможно, а если, паче чаяния, будет, то денег на свой самолет у меня уже не окажется точно.

— Ну, а чем ты теперь будешь заниматься?

Этого вопроса надо было ждать.

— Если говорить о том, чем займусь сейчас, то тебе это вряд ли покажется солидным. Буду искать следы НЛО. А что дальше — еще не знаю.

— Господи! В самом деле ни в чем не повзрослел! Ты что, до старости будешь вести себя, как мальчишка?

— А кто сказал, что я обязательно дотяну до старости? — возразил я. — Так уж лучше прожить свои годы с интересным занятием.

В ее глазах я прочел сожаление. И прощение. И то верно. Черного кобеля не отмоешь добела. Какой есть, такой есть.

Великолепная официантка снова подошла к нашему столу. Инке она передала кофе и булочку («По-французски!», — успел подумать я), мне — полный летный обед, как «своему». Это был совершенно обычный жест гостеприимства по отношению к члену пилотской корпорации, однако теперь, после моего ухода с летной работы, он все-таки трогал. Я поблагодарил официантку, вкладывая больше чувства во взгляд, нежели в слова и голос, и прочел в ее глазах твердое обещание доброты, если когда-нибудь буду в ней нуждаться.

Мне всегда были приятны женщины ее круга, блюдущие верность своим мужчинам, которым служат искренне и с любовью, дабы им лучше леталось. И в то же время их всегда было немного жаль. В общем-то, я не был уверен, что от своих любимых они получали столько же, сколько отдавали. Ну разве можно поставить рядом упоительное удовлетворение, получаемое летчиком, с недостижимостью полного счастья которая с самого начала осеняет каждый новый роман этих женщин? Ведь мечтой их был все-таки брак, и такое иногда случалось, хотя не часто. У одних летчиков были жены, другие, вроде меня, не хотели жениться ни на ком. Воздушные извозчики, что ни говори, отличаются умом и какими-никакими интеллектуальными запросами. Чего не скажешь о женщинах из авиационной обслуги. Вот и мучились «видные» дамы в свои лучшие годы недоумением: чего же любящие мужчины не берут их в жены?

Все это очень быстро пронеслось у меня в голове, но Инка успела почуять мое отвлечение от своей особы и взяла меня под прицел.

— Нравится? — спросила она об официантке.

— Нравится, — кивнул я. — Разве странно?

— Нет, нисколько, — ответила Инка. — Это еще один признак твоего мальчишества. Разве нет?

— Неужто она нравится только мальчишкам? — возразил я. — По-моему, она хоть кого может возбудить, даже старца.

— Ну, а такая, как я, тоже может?

— Ну, ты способна на большее.

— На большее?

— Ты способна не только возбудить и всколыхнуть, но и привязать.

— Тебя так и не привязала.

— Ну, меня — нет. Зато Сашку.

Она промолчала.

— Разве тут есть о чем горевать? — спросил я.

Инка снова промолчала.

— Что тебя гложет? Что в этой жизни не обходится без осечек? Так это у всех не обходится, исключений нет.

— И у тебя? — спросила она.

— И у меня.

— А с кем?

— Сейчас не об этом речь. Важно другое. Видно, нам так свыше дают время от времени по носу — на место ставят. Из этого я сделал вывод…

— Какой?

— … что надо смиренно принимать урок и не пытаться во что бы то ни стало переиграть всё в свою пользу. Лучше сказать себе: «Это был не твой час». И «твой» точно придет, если признаешь, что заслуживаешь неудачи и впредь глупостей не будешь делать.

— А как оно придет, это «твое»?

— Откуда я знаю? Это наперед неведомо. Может, вообще не наградят.

— Кто это наградит?

— Как кто? Вседержитель наших судеб. Кто ж еще?

— Ты что, веришь в Бога?

Я кивнул.

— И давно? — продолжала допытываться Инка.

— Очень давно, — уверил я ее. — Задолго до знакомства с тобой.

— Раньше ты ничего об этом не говорил.

— Зачем? — пожал я плечами. — Ты думала, только атеист может вести самолет? Если так, то ошибаешься. А сама-то веруешь?

Инка не ответила, но я понял, что молить Бога то об одном, то о другом ей случалось.

— Ладно, оставим эту тему, — сказал я. — Вы как, думаете отсюда куда-нибудь перебираться? Или здесь вполне нравится?

— Думаем. Хотелось бы в Москву или на юг.

Задача была не из легких. Сколько я ни знал народу из числа делающих послелётную карьеру, у всех цель была одна: Москва или благословенный юг. Только Москва, как известно, — не резиновая, да и юг заселен выше крыши, в том числе начальством. Мне говорили, например, что штатные должности смотрителей маяков на черноморском берегу разбираются почти исключительно отставными адмиралами.

— Сашка уже прощупывает почву?

— Да, что-то ему обещают. Он старается.

— А ты?

— А что я? Что я могу сделать?

На сей раз пришла моя очередь промолчать. В большинстве известных мне случаев перевода периферийных начальников в Москву или в престижный регион успех предприятию приносили специфические усилия их жен. У меня не было никаких сомнений, что и Инка прекрасно знает об этом. И она поняла, что я знаю.

— Неохота мне быть инструментом его успеха, — наконец призналась Инка. Сказала и замолчала, потому что я ничего не ответил и не спросил. Выразительные темные Инкины глаза, слегка подернутые поволокой, никого бы не оставили равнодушными. Грудь и нижний бюст могли разбудить кого угодно. Но сейчас она старательно подчеркивала, что, зная все это, не извлекает из своих природных ресурсов никакой выгоды. Она очень хотела, чтобы я думал о ней хорошо.

Я посмотрел в ее погрустневшее лицо с обиженно сомкнутыми полными губами и против воли улыбнулся.

— Нашла о чем грустить! Все образуется!

— Тебе легко говорить! Ты коренной москвич. А другим как?

В самом деле, другим-то как? Ловчить, продаваться жуликоватым начальникам-хамам и угодничать