Пурити с трудом заставила себя не скорчить гримасу, когда близняшки засеменили прочь. Нини поволокла на спине свой мешок с нарядами. Завтраки Лизхен были нацелены на то, чтобы поддерживать в девушках стройность, а потому никакой еды не подавалось – только чай. И пустой желудок был сейчас самой ничтожной из проблем Пурити.

Она немного подождала, пока не убедилась, что осталась одна в этом запретном коридоре. Клу зашла слишком далеко и пережила невероятную встречу с сестрами Лейбович, что придало ей уверенности в своих силах: в конце концов, если даже Нини и Ноно беспрепятственно блуждали по залам Пти-Малайзон, то у нее и подавно не должно возникнуть никаких проблем. Единственное, что тревожило, так это то, что украденный шлем весьма долго проходил тщательную проверку дверьми; близняшки должны были следовать за ней почти по пятам, иначе бы проход успевал закрыться. Пурити не знала всех подробностей о том, как работают двери Малайзон, но заклинание не могло оставлять их распахнутыми на долгий срок, иначе система безопасности была бы не очень-то надежной.

Проход в опочивальни князя открылся точно так же, как и остальные: Пурити, нацепив на голову шлем, подняла ладонь к каменным ветвям, украшавшим периметр овального портала, и из листвы тут же выскочила и повернула к ней головку крошечная птичка-пересмешник, вырезанная из белого миллиардника. Дверь отворилась внутрь, повернувшись на бесшумных петлях, и Пурити ступила в комнаты, которые прежде навещали только сам князь и члены Круга Невоспетых, такие, как ее отец.

Прикрывая глаза от яркого света, девушка вынуждена была признать, что, пропал он или нет, Ффлэн уметь поразить. Он не стал обставлять помещения своих покоев, позволив великолепию архитектуры восхищать посетителей без помех со стороны излишних украшений. Кладка стен здесь явно была много, много древнее, чем в коридорах Пти-Малайзон. Как и дверь, камень внутренних помещений значительно отличался от того, что Пурити видела снаружи, – в присутствии князя миллиардник должен был сверкать, подобно солнцу, но даже и без Ффлэна он светил достаточно ярко, чтобы слепить глаза.

Когда зрение немного приспособилось, девушка смогла разглядеть покрытые истертой временем резьбой оконца и стены из идеально белого камня; покои князя должны были прослужить ему целую вечность и пока прекрасно справлялись с этой задачей. Быть может, минувшие эпохи и оплавили миллиардник, словно светящийся воск, но гений строивших покои мастеров позволил сохранить сам дух их задумки. Со стен, подобные рядам побитых коррозией ангелов, взирали статуи, должно быть изображавшие первых обитателей города; время не столько облупило их лица, сколько заставило оплыть, вытянуться. Глаза казались испуганно распахнутыми, рты были широко раскрыты, а пальцы превратились в некое подобие длинных сосулек. Резная филигрань миллиардника над и под ними претерпела схожие трансформации, заточив скульптуры в похожей на органическую паутине сверкающего, белого как снег камня.

Сами потолки потекли под гнетом лет, украшая залы оплывшего камня клыками снежно-белого чудища. Пурити отчасти ожидала увидеть такие же «зубы», торчащие и снизу, но, разумеется, этого не случилось – плиты пола, должно быть, заменяли каждые пару тысячелетий или около того исключительно из практических соображений, и среди простых белых плиток, соответствовавших основному цвету помещения, разворачивались вихри красной, зеленой и синей, закручивающейся спиралями мозаики. Выбор именно такого дизайна казался несколько странным, пока Клу не сообразила, что это направляющие, призванные дать почувствовать масштаб этого места, – пути, ведущие посетителей из одной комнаты в другую в ослепительном сиянии миллиардника. Слава тебе кто-нибудь, мозаика была выложена из более прозаического материала, иначе Пурити точно свихнулась бы в этом блеске; ее аж передернуло, когда она представила, как все тут должно засверкать, вернись князь.

Ффлэн не нуждался в троне, и Пурити это понимала, хотя отчасти и ожидала увидеть нечто подобное. Все, что от князя требовалось, так это пребывать, и тогда миллиардник сиял точно солнце. Он носил груз своих лет и сверкающую нечеловеческую кожу подобно короне и мантии; в Пти-Малайзон минувшее словно обретало плоть – ни один лорд или леди, сколько бы жизней им ни довелось прожить, не мог сохранить самообладания перед лицом колоссальности времени. «Владыки приходят и уходят, – гласила надпись на стене, – и однажды сменится даже князь. Но Неоглашенград останется. Спустя долгие годы после того, как развеется даже пыль памяти о тебе, он все еще будет стоять».

И тут Клу заметила нечто необычное.

Интересно, когда ее отец посещал эти аппартаменты, – при этой мысли Пурити охватило волнение – замечал ли он люк, скрытый за каменным орнаментом, выложенным из малахита, лазурита и шероховатого гематита? Три четверти поверхности мозаики лежали сейчас на полу, обнажая пролет заиндевевших стеклянных ступеней, сбегавших к колодцу, вырубленному в пылающей породе.

Очертания кажущихся хрупкими уже современных стеклянных ступеней, повисших в воздухе, резко контрастировали с сочащимся влагой миллардником древней трубы, в которую сейчас спускалась девушка, и Пурити поймала себя на том, что пытается отвлечься от мыслей о своем незаконном вторжении, предавшись бесплодным рассуждениям о дизайне взломанного ею жилища. Впрочем, ничего необычного тут не было, ведь именно этому и учили их, детей правящего класса, – закрывать глаза на все настоящее в угоду бесполезной мишуре. Порхать подобно мотылькам вокруг ламп, никогда не задерживаясь слишком долго на одной мысли и тем более не позволяя серьезным делам разрушить их безмятежное веселье. «Я ничем не лучше Лизхен», – пожурила себя Пурити, понимая, что поступает таким образом только затем, чтобы ей самой стало казаться, будто бы это не так.

Обернувшись пару раз вокруг своей оси, винтовая лестница спустилась в помещение столь же огромное и сияющее, как и главный зал наверху, но с тем отличием, что свет здесь обладал цветом. Пурити сдавленно пискнула. На долю секунды она даже решила, будто попала в художественную галерею: она смотрела на ряд разноцветных стеклянных панелей, каждая из которых была выше человеческого роста, подвешенных под потолком на прочных тросах и поддерживаемых снизу тяжелыми кронштейнами. Излучаемое стенами сияние преломлялось в глыбах окрашенного стекла, образуя узоры на выложенном белой плиткой полу.

С отвисшей от лицезрения подлинного чуда челюстью Пурити блуждала между стеклянными плитами, пытаясь осмыслить увиденное, – это были Краски Зари, артефакты из легенд, касавшихся давно ушедших в прошлое, ставших уже полумифическими людей, правителей и дворца, какими они были полмиллиона лет тому назад. Из всех напоминаний о тех днях остался один только Ффлэн – последний представитель своего народа. Он и Краски Зари. Летописи, с которыми удалось ознакомиться Пурити, называли старый дворец также Скорбью Анвита и Обломками Магистрали, но все это были лишь фантазии отдельных историков, поскольку считалось, что даже развалины первого дворца прекратили свое существование в незапамятные времена. И все же сейчас она видела его частички, подвешенные в воздухе при помощи кронштейнов и прочных металлических канатов. Если верить молве, когда-то окна, именуемые теперь Красками Зари, освещали первым властителям Неоглашенграда их дворец, от которого только и осталось, что стены из миллиардника, а заодно и рассказывали историю его основания. Первые люди заложили краеугольные камни города и расчистили необъятную Поляну Анвита в первобытном лесу, с чего, как знали все представители знати, и начался город, который они теперь населяли. Тот древний народ называл себя «эсры», а последний из их наследников носил имя Ффлэн и являлся князем Пурити.