"Вот и все, — подумал он, — даже мушкет перезарядить не успею. Сейчас схватят, скрутят, утащат к себе. Господи, помоги, не оставь меня, раба твоего Ивана, защити и помилуй…" — зашептал, пятясь назад. Но вдруг киргизцы закрутили головами, о чем–то громко закричали. Скакавший в его сторону степняк остановился, крутнулся вместе с конем на месте и поскакал обратно. Еще не веря в свое спасение, Иван повернул голову влево и увидел несущегося откуда–то сбоку поручика Кураева, а за ним, пригнувшись к конским гривам, держа в вытянутых руках поблескивающие на солнце тяжелые пистолеты с гранеными стволами, решительно скакали его денщики, направляясь прямо на крутящихся на месте киргизцев. Те заволновались, заголосили и дружно повернули обратно в степь. Иван ощутил легкую дрожь в руках и, опершись о мушкет, медленно опустился на землю, не в силах сделать хоть шаг. "Спасибо, Господи", — прошептал он и перекрестился.

— Поздно крестишься, — закричал весело Кураев, подлетая к нему, — раньше надо было. А теперь чего, драпанули косоглазые. Но ты молодец, какого бугая свалил, — перешел он неожиданно на "ты", указывая в сторону лежащего на земле киргиза в дорогом шелковом халате.

На негнущихся ногах Иван заставил себя подойти к убитому. Выпущенная им пуля попала коню в голову, вышла возле уха и на излете ударила всадника точно в сердце.

— Да ты, однако, стрелок, — восхищение похлопал его по плечу поручик.

Но Иван почти не слышал его слов. В голове стоял лишь какой–то неясный гул. Он плохо помнил, как они переправились на другой берег, где их встретили возбужденные казаки, Федор Корнильев кинулся обнимать его, но он отстранился и, ничего не слыша и не различая вокруг, устало заполз в палатку и прикрыл глаза.

Тобольский губернатор Алексей Михайлович Сухарев, сидя в своем кабинете, ворчливо выговаривал Михаилу Яковлевичу Корнильеву, сидевшему в кресле напротив него:

— Вконец расшалился твой родственничек, Зубарев Иван. То на него офицер из столицы прошлой зимой жаловался, а тут из степи, от киргизцев, цельное посольство заявилось. Говорят, мол, самой царице бумагу послать хотят, что Иван этот ихнего знатного человека из ружья застрелил! Какого лешего в степь–то его занесло? Мало ему тут бедокурить, он еще инородцев к бунту подтолкнет. Этого только мне и не хватает… — губернатор налил себе в кружку кваса из стеклянного графина, торопливо выпил, отер губы кружевным платком и сосредоточенно всмотрелся в купца. Но тот молчал и поглядывал в открытое окно, за котором слышался стук топоров, голоса мужиков, визг пилы. — Так чего скажешь, Яковлевич? Он тебе как–никак сродственником доводится. Чего молчишь? Куда этот негодяй делся? Полицмейстер весь город вверх дном перевернул, а сыскать его не могут. Вот я и решил тебя порасспросить, может, ты подскажешь…

— А чего говорить? — вскинул тот сросшиеся на переносье брови. — Видел я Ивана на той неделе, поговорили с ним малость, да каждый по своим делам и разошлись. Может, на рыбалку отправился, а может, и по иным делам. Я ему не хозяин…

— На какую рыбалку! — стукнул кулакам об стол Сухарев. — Сказывал мне полицмейстер, будто свадьбу он играть хотел, а как узнал, что киргизцы по его душу в город нагрянули, то его и след простыл, и невесту побоку. Утек, сукин сын!

— Вернется, поди, — не отрывая глаз от раскрытого окна, спокойно отвечал губернатору Михаил Корнильев, словно беседовал с надоевшим подрядчиком.

— Знаю я вашу породу, — продолжал выкрикивать слова Сухарев, — что вы, Корнильевы, нос кверху дерете, что те же Зубаревы, один корень. Совсем никакого почтения властям нет, пораспоясались! Найду и на вас управу! Губернатора более всего выводило из себя, как держался перед ним купец. Хотелось подскочить, схватить его за шиворот, шваркнуть мордой об пол, чтоб ползал, валялся в ногах, просил прощения. Но не первый уже раз сталкивался он с семейством братьев Корнильевых, которых побаивались и уважали все в городе, начиная от полицмейстера, что первым тянул руку к шляпе при встрече с каждым из них, и кончая последним водовозом, готовым в Москву пешком пойти по первому их слову. Губернатор не понимал, откуда у них, Корнильевых, такая власть и влияние на горожан. Ну, богаты, крепко живут, торгуют и с Китаем, и с Бухарой и на Москву, на Волгу обозы шлют. Но таких купцов в Сибири хватает… Однако, эти брали чем–то другим, не только деньгами, а какой–то природной силой и уверенностью в себе, несокрушимостью, что ли. Сухареву говорили, будто бы отец их, Яков Корнильев, еще при губернаторе Матвее Петровиче Гагарине в первых людях ходил, чуть ли не правой рукой у того был по торговому делу. Гагарина царь Петр сковырнул, а эти остались, корни пустили, весь город в руках держат. Да что город, по всей губернии их слово закон — вряд ли кто посмеет ослушаться. Чтут, уважают…

— Найдется, найдется Иван, — словно успокаивая губернатора, заговорил Михаил Яковлевич. — Нашли, ваше высокоблагородие, о чем беспокоиться, о киргизцах…

И даже то, как он произнес "ваше высокоблагородие", было обидно для Сухарева: не было в обращении подобострастия или истинного уважения и положенного для купца почтения.

— Ты почему со мной так говоришь? — неожиданно для самого себя вспылил губернатор, вскочил с кресла, схватился за висевший на шнурке колокольчик. Ты где находишься?!

— Да я у себя дома, в Тобольске живу, — не дал договорить ему Корнильев и тоже встал, — а вот иным завтра, может быть, и в дорогу дальнюю собираться.

— Это ты мне?! Государыни слуге?! Сгною!!! — зашипел Сухарев и пошел на купца, выставя вперед кулаки, но вдруг осел, схватился за грудь и едва не упал, ухватившись за стол. — Воды, — прошептал уже еле слышно.

Корнильев кинулся к графину, плеснул воды в кружку и поднес ко рту тяжело дышавшего губернатора. Тот сделал несколько глотков и потухшим взглядом посмотрел на купца.

— Ну, вот и ладно, — как маленькому выговаривал Корнильев. — Не ровен час, и помереть можно, — Михаил Яковлевич подвел губернатора к креслу, усадил, вернулся обратно к окну. — Поговорю я с киргизцами теми, — негромко сказал он, — никуда они писать не станут, знаю я этих косоглазых. Больше пужают.

— А вдруг да напишут, — еле разжимая губы, спросил Сухарев, — тогда как? Государыня с меня первого спросит.

— Да неужто не знаете, как они пошуметь любят? А про свою вину никак забыли? Кто моего брата Федора с людьми и обозом захватил? Как раз они и есть. Иван выручать брата в степь ездил, а они на него поскакали, могли и жизни лишить, вот он и стрельнул. И правильно сделал. Любой бы на его месте так же поступил. Кому охота голову класть, да еще в чужом краю?

— Государыня всего этого слушать не станет. Не велено инородцев дразнить да в разор вводить.

— Введешь их в раззор, как же! Они обоз с товарами так и не вернули Федору, а у него убытка почти на полтыщи рубликов. Кто возместит? Нет, не столь и глупы киргизы эти, потолкую с ними, поднесу на помин души ихнего человека по куску камки китайской на халаты, и пущай обратно в степь проваливают.