Я кивнула и откинулась на спинку сидения.

— Не станет, — и устало прикрыла глаза.

Несколько минут в тишине позволили мне собраться и осознать, что именно сказал Ренат.

Я распахнула глаза и посмотрела на мужа. Он стоял напротив и, протянув мне бокал, провел другой ладонью по моим волосам. Нежно так, словно успокаивал.

— Зачем тебе дети, Волгин? — я захлебнулась от вспыхнувшей тоски в его глазах, но смогла выговорить второе предложение: — Зачем тебе я?

— Ты не понимаешь? — рука мужа замерла у меня на затылке, мягко сжала волосы. Повернувшись, Ренат отставил свой нетронутый бокал с вином на столик и, приподняв бровь, снова посмотрел в мои глаза.

— Нет.

— А для чего люди женятся? — забрал и мой бокал, тоже поставил на стол. Рядом со своим.

— Мы не любим друг друга, если ты об этом. И, я помню, кому-то любовь и не нужна была.

Ренат наклонился ко мне, будто хотел расслышать слова получше, тонкий аромат зубной пасты защекотал нюх.

— Ты ведь тоже под венец пошла не из-за высоких чувств.

— Мне пришлось…

— А теперь? — наклонился еще, почти коснулся губами губ. — Жалеешь?

— Да… Нет… — я мотнула головой, но муж внезапно перехватил мой затылок и притянул к себе. Коснулся губ, слизывая мои несказанные слова. И слезы. Позволяя мне не отвечать на его вопрос.

Я плакала и целовала его. Мне хотелось. И хоть смерть Андрэ смазала наш первый раз, и Ренат больше меня не трогал, я помнила все до мельчайших подробностей. И чувствовала себя виноватой перед другом, который еще не остыл в земле, а я желаю утонуть в объятиях мужа.

Ренат отстранился, вытащил меня из кресла и отнес к кровати. Я успела за несколько шагов услышать, как сильно колотится его сердце, увидеть, как пляшут на кончиках густых ресниц бусинки влаги. Мужчины не плачут? Плачут. Просто они прячут свои слезы, чтобы не показаться слабыми.

Погода внезапно улучшилась сегодня, на небе ни облачка, и самолет летел ровно и спокойно.

Когда Волгин опустил меня на постель, я невольно сжалась.

— Тише… Тебе нужно уснуть, ты почти не спала последние дни. Я лишь сделаю массаж.

— Что он тебе сказал?

— Кто? — непонимающе моргнул Ренат.

— Андрэ. Я видела, что его губы шевелились перед тем, как… Что он сказал?

Муж ласково провел ладонями по моим бедрам, оглаживая через ткань штанов, заулыбался тепло и шепотом выдохнул:

— Чтобы я берег тебя.

Я отвернулась в сторону, потому что в груди стало тесно, из горла рвалось нечто похожее на вой.

— И ты меня прости… — вдруг прошептал Ренат и, горячо выдохнув мне в лицо, провел губами по оголенной коже на плече. — Что не познакомился с тобой до свадьбы. — Укусил скулу. — Что был грубым. — Лизнул за ухом, подхватил зубами мочку, пощекотал. — Что… — провел дорожку поцелуев до виска, поправил волосы, аккуратно перекладывая прядь за прядью. И договорил: — Что… купил тебя.

Я медленно повернула голову и почти наткнулась на его горячий рот. Между нами будто сыпались искры. Пролетал ток. Необъяснимо. По грани. Острой и болючей.

— Жалеешь? — одними губами.

— Безумно… — сипло выдохнул Волгин и коснулся языком уголка, переместился к центру. Развел губы, лаская и мучая, чтобы прорваться между зубов, забрать у меня последние всхлипы и тревоги. Внутри от поцелуев мужа будто родилось новое солнце. От его слов стало так легко и спокойно, а от ласк его рук и пальцев — все печали уходили в сторону. Оставались фоном.

— Разведемся? — судорожно втягивая воздух от жадного поцелуя, пролепетала я.

— Ты будешь свободна только после моей смерти… — кольнул Ренат знакомой болью, не остывшей печалью о друге, но я не успела возмутиться или расстроиться — муж взял в плен мои руки и, запрокинув их над головой, спустился поцелуями к груди — накрыл губами упругие соски через ткань, покрутил, прикусил и рукой развел мои колени. Я слабо задрожала.

— Закрой глаза, Сеня… Расслабься. И ничего не бойся.

Я послушалась. С закрытыми глазами лежать было сложнее — мысли вились вокруг утраты, возвращали меня в дождливый день похорон Флобера, разрушали зыбкую нить между мной и мужем.

Я все-таки посмотрела в белый потолок каюты и попыталась подняться, но Ренат нажал ладонью на живот и строго сказал:

— Не двигайся.

— Я не могу сейчас, мне тошно. Ренат, пожалуйста, давай подождем немного.

— Я ничего не делаю, — он стащил с меня штаны вместе с трусиками, широко и размашисто погладил, нырнул на миг между ног, но тут же убежал, чтобы помять мышцы бедер. — Я же сказал, что сделаю массаж. — Он слабо заулыбался, а я кивнула и снова закрыла глаза. Я так устала мучиться, что хотелось довериться.

Какие у Волгина теплые руки. За ними тянулось тело, дрожала каждая клеточка, когда он прикасался и разминал, ныли мышцы от тоски по прикосновениям, стоило пальцам передвинуться в другую сторону. Через несколько минут разогрева, я уже подрагивала от приятных волн, опоясывающих поясницу, а когда Ренат приподнял майку и накрыл крупными ладонями грудь — я уже покорилась всецело, отдала себя в плен его ласковых рук, лишь просипела, сдерживая рвущийся наружу стон, и выгнулась навстречу.

Он не трогал меня… там. Не делал ничего сексуального, но я горела, сводила ноги от тянущего напряжения в паху и забывала обо всем. Почти обо всем.

Ренат

Есения потрясала меня своей чуткостью, способностью сопереживать и так глубоко страдать. Я понимал, что рою ей своими руками яму, глубже которой только смерть.

Понимал и все равно рыл.

Глядя в ее голубые глаз, я потерял ориентиры. Больше не мог отстраняться и быть холодным, когда ей так плохо. Ведь моя рана после потери Валери едва зажила, я прекрасно понимал, что испытывает Сеня.

Держалась она, как воин на поле боя, которое ему не перейти. Плакала тихо, в основном в подушку, или роняла слезы на обветренные щеки, стараясь скрыть от меня лицо.

В самолете я решил для себя, что брошу затею с ребенком и продолжением рода. Поговорю с дедом, когда приеду, признаюсь во всем, а потом… отпущу Брагину. Так будет легче всем. Плевать на обещание, делать больно другим я не намерен. Я думал, что та, кто согласится продать свое тело, никогда не сможет любить, а Сеня сможет. Чисто и искренне. Я не ее герой, нельзя допустить даже мысли, чтобы ей понравиться, но теперь все усложнилось. Я не мог притворяться скотом и быть неотесанным чурбаном, коим не являюсь. Не мог!

Теперь, после брошенного обещания Андрэ — оберегать Есению, я окончательно запутался. Не отдам ее никому, не смогу. И жить так хочется, как никогда раньше.