Иван плохо помнил, что было потом. Рвануло на дороге, метрах в двадцати от переулка. Сшибло с ног ударной волной, он упал в какие-то обломки, засыпало пылью, крошкой. Сознание болталось на ниточке, расплывалась картинка перед глазами. Рядом стонала, извивалась Маша. Сердце наполнялось ужасом, он полз, подтягиваясь на руках, потом поднялся на корточки, кинулся к ней. Осколок впился девушке в бок, она откинула голову, судорожно вздрагивала. Иван поднял ее на руки, двинул, пошатываясь, в переулок…

Другие не пострадали. Удалялись какие-то силуэты. Впрочем, не все. К нему кинулся Кембл с мучнистым лицом, перехватил девушку, что-то орал в лицо. Отстал Ковальский, бил короткими очередями куда-то за спину…

Потом отстал Юзеф, кто-то еще. Но это все было за гранью понимания. Иван только хрипел: «Осторожнее, люди, пожалуйста, она еще живая…» Почему «еще», черт возьми? Она всегда будет живая!

Проблемы с ориентацией были удручающие. Дома наезжали друг на друга, дорога вздымалась волнами. Стреляли за спиной, а казалось, что стреляют везде. Танк не мог заехать в переулок — слава богу, проезд был слишком узок, повсюду камень, бетон. Кембл вырвал у него Машу, попер вперед, как дредноут. Словно часть его оторвали… Оборвался проулок, впереди — гаражи, мастерские с опавшими воротами, пустырь, заваленный каким-то хламом. На пустыре кирпичная водонапорная башня — изделие явно с бородатой историей, круглая в плане, на вид какая-то целая, наверху по диаметру узкие оконца-бойницы…

Кто-то другой принял решение занять круговую оборону. Майор Таврин в реальности пока отсутствовал. Когда пришел в себя, под ним уже скрипела винтовая лестница, кто-то подталкивал в спину, за которой сипела раненая Маша… Круглая площадка наверху ротонды, мусор, вздувшийся пол, узкие окошки. Очередная западня. Но бежать некуда, все правильно, их бы догнали… Что-то щелкнуло в голове, Иван очнулся, завертел головой. Все живы, кроме Каляжного, только Маша тяжело ранена! Он бросился к ней. Она лежала на полу, с трудом дышала, смотрела на него с какой-то вселенской печалью. Он гладил ее по голове, что-то говорил. Рядом возилась Тельма, разрывала медицинский пакет военнослужащего Ваффен-СС. Она сама обливалась слезами, но все делала правильно, молодец, девчонка! «Уйдите, уйдите… — бормотала немка. — Я все сама сделаю, я училась на курсах… Кровь остановлю, введу антисептик, но ей нельзя здесь долго находиться, нужно в больницу, вытащить осколок…»

— Иван, ты в порядке? — потряс его Ковальский. — Эй, ты с нами?

— Все отлично, все зер гут! — вскочил он на ноги. Словно пробки выбило из ушей.

— Иван, у нас есть оружие, — частил Януш, — карабины, автоматы, небольшой запас патронов… Есть несколько гранат, и это все… Немцы уже здесь, обстреливают, слышишь? Но башня крепкая, а орудие они сюда не потащат…

Наконец Иван вернулся в строй и был способен принимать решения. Люди рассредоточивались, но пока не стреляли. Он машинально пересчитывал своих: Ковальский, Кембл, Маранц, двое поляков… Из последних относительную воинственность проявлял лишь Хаштынский. Он вооружился карабином, неумело рвал затвор, выражался по польской матери. Крынкевич сидел на полу, поджав под себя ноги, закрыл глаза, обхватил голову. Неужто молился товарищ коммунист? Возможно, пламенный борец, но… слегка трусоват. А соратники-то не знали! Впрочем, не проблема, легкая трусоватость не мешает умному человеку сплотить нацию, повести за собой, умело используя манипулирование, демагогию и простые человеческие слабости…

— Пан Хаштынский! — бросился Иван ко второму поляку, схватил за рукав, оттащил от бойницы. — Отставить! Вы не участвуете в бою, бросьте карабин! Мы обязаны доставить вас в целости и сохранности, вы слишком ценны, чтобы дать вам умереть… Ау, слышите меня? Лечь на пол и не высовываться! Мы не хотим отправиться в ГУЛАГ по вашей милости!

Хаштынский опустил карабин, растерянно молчал. А Иван уже метался по площадке. Пули стучали по кладке, выбивали огрызки кирпичей. Толщина стены — полметра, такую и из «фауста» не пробьешь… Станут ли немцы заниматься этой ерундой? У них земля горит под ногами, делать больше нечего? Он с автоматом стоял у амбразуры, следил за обстановкой. Фигурки в комбинезонах и в касках с маскировочными сетками выбегали из проулка, рассредоточивались по укрытиям. Поднялась фигура с гранатометом, произвела выстрел.

— Ложись! — ахнул Иван.

Заряд угодил в стену значительно ниже, выбил несколько кирпичей. На совесть строили старинные мастера! Он где-то слышал про рецепт цементной смеси с яичным желтком… Вздрогнул, завибрировал пол. Ударили дружно, из трех стволов. Гранатометчик выронил свою смертоносную штуковину, распростерся на бетонной плите. Еще одного автоматчика не спасла каска — пуля попала в голову, полетели брызги. Трое перебежали — один отвалился от компании, остался лежать. Но в целом немцы приближались — перебегали то здесь, то там. Защитники башни стреляли из амбразур, отшатывались, прижимались к стене, дожидаясь окончания свинцовых осадков.

— Иван, что делать? — крикнул Ковальский. — Дойдут же, черти, не удержим!

— Приготовить гранаты!

Поднялись несколько человек, припустили в обход. Джерри Кембл, стоящий слева, поздно среагировал, выругался на родном языке, побежал на другую сторону площадки, меняя магазин. Он увлеченно стрелял, опустошая магазин, а когда отвалился к стене, скабрезно оскалился — не пропал скорбный труд.

На время стрельба оборвалась, и Иван кинулся к Маше, опустился на колени.

— Как она?

Тельма закончила перевязку, подняла голову. У нее дрожала нижняя губа.

— Простите, офицер, я сделала что могла… Она живая, но надо в госпиталь…

Грудь Марии сотрясали судороги. Она побледнела от боли, закусила губу. Повязка остановила кровотечение, но это была лишь временная мера. Маша открыла глаза, даже смогла улыбнуться:

— Не волнуйся, Ваня, иди воюй… Сделаю все возможное, чтобы не умереть…

И Иван побежал воевать, делать все возможное — немцы снова проявляли активность. Их было немного, но они упорствовали, очевидно, получили приказ не дать этой группе уйти. Кто-то бросил гранату, она никому не повредила, но, пользуясь дымом, перебежали несколько человек. Взвыл белугой Януш Ковальский, схватился за простреленное ухо. Польская ругань уступала русской, но тоже была сочна и выразительна. Ахнула Тельма, схватила упаковку бинтов, побежала к пострадавшему. Снова жахнул гранатометчик. Граната влепилась в стену рядом с амбразурой, разворотила несколько кирпичей. Взвизгнул Юзеф, подставивший руку под осколок, выронил автомат, схватился за окровавленную длань и сполз к стене. Заголосила Тельма, кинулась от Януша к Юзефу, стала причитать вокруг него, побежала за новой порцией перевязочного материала. Кембл выбросил в амбразуру гранату. Проследил за полетом, выругался.

— Иван, двое проскочили в здание!

Не ожидали от Тельмы такой реакции — она бешено сверкнула глазами, подлетела, как на пружине, схватила автомат Юзефа и кинулась к лестнице. Автомат трясся в тонких ручках, обжигал кожу, но она стреляла, не видя куда. Пули летели как попало, выбивали из стен остатки штукатурки. Иван схватил ее под мышки, оттащил, куда-то бросил. Пусть невежливо, но не обзаводиться же женскими трупами! Он выудил из подсумка «колотушку», отвинтил колпак, дернул за шнурок и скинул вниз. Граната попрыгала по ступеням, взорвалась где положено. Следом отправил вторую — в качестве чистовой обработки. Высунулся, когда осела пыль, чихнул. Четыре торчащие ноги смотрелись вполне удовлетворительно…