Как указано выше, помещик был зависим от имперской бюрократии, которая обеспечивала его права собственности и сбор ренты натурой или деньгами [Hsiao, 1960, p. 386–395]. Бюрократия поддерживала его в нескольких важных отношениях. Помещикам была необходима налаженная ирригация, чтобы арендаторы выращивали хороший урожай. Поэтому помещичьи семьи на местах постоянно давили на правительство, чтобы оно организовало систему управления подачей воды. Но успеха они могли добиться, только если кто-то из членов семьи имел ученую степень и контакты в официальных кругах, доступ к которым открывало обладание степенью [Ibid., p. 284–287, 292; Ch’ü, 1962, ch. 10]. Такого рода использование связей было главным экономическим вкладом помещика, заменявшим собой прямое управление сельскохозяйственным циклом. Крупные проекты на провинциальном уровне были делом провинциальных помещичьих клик. Имперские проекты были делом еще более влиятельных клик, пользовавшихся общенациональным размахом. Как заметил Оуэн Латтимор, за каждым имперским проектом стоял влиятельный министр, за каждым министром – влиятельная группа помещиков. Эти факты, на мой взгляд, позволяют поместить в правильный контекст понятия «контроль за водой» и «восточная бюрократия» [Lattimore, 1960, p. 106–107].[121] Кроме того, именно бюрократия, а не сама по себе земля обеспечивала наибольшие материальные выгоды.[122] В отсутствие майората богатые семьи, которым приходилось делить отцовское наследство на равные доли, всего за несколько поколений скатывались к бедности. Главный способ избежать такого несчастья состоял в том, чтобы направить одного из членов семьи с научными дарованиями в среду бюрократов. Наживая богатство через формально запрещенную, но социально приемлемую коррупцию, он увеличивал общее семейное состояние. Практика приобретения земли в качестве инвестиции и возвращения на нее по окончании чиновничьей карьеры была нормой. Таким образом, бюрократия предлагала альтернативный путь выжимания экономической сверхприбыли из крестьянства и городского населения, о котором у нас вскоре пойдет речь. В общем бюрократия была более мощным и эффективным инструментом, чем землевладение, хотя одно не могло существовать без другого. Земельное богатство происходило от бюрократии, и его существование зависело от нее. В этом отношении у критиков упрощенного марксистского подхода позиции очень сильные. Наконец, конфуцианская доктрина и экзаменационная система обеспечивали легитимацию преимущественного социального положения помещика и его свободы от ручного труда, по крайней мере в его собственных глазах, пока члены его семьи или усыновленные юноши с блестящими дарованиями получали ученые степени.

В дополнение к общественным работам, связанным главным образом с ирригационными проектами, о которых говорилось выше, главной задачей имперской бюрократии на практике было поддержание мира и собирание налогов, что в дальнейшем превращалось в сочинение книг, живопись, поэзию, содержание любовниц и прочие атрибуты принадлежности к высшим классам, которые во всех цивилизациях делают жизнь достаточно приятной для них. Проблема поддержания мира была в Китае в основном внутренней, и так продолжалось до вмешательства Запада, которое стало ощутимым в середине XIX в., когда вновь дал о себе знать внутренний упадок.[123] В целом иностранная угроза ограничивалась периодическими агрессиями со стороны варваров. Но, когда завоеватели захватывали достаточно территории и основывали новую династию, они приспосабливались к господствующей социальной модели. В имперскую эпоху китайские правители не имели дела с постоянной военной конкуренцией на равных условиях с другими правителями. Поэтому в отличие от Франции и тем более Пруссии постоянная армия здесь не поглощала большую долю общественных ресурсов и не оказывала влияния на развитие государства. Сложностей не доставлял и контроль над амбициозными баронами, хотя в эпоху упадка наблюдались некоторые сходства. Проблема скорее заключалась в ограничении давления на крестьян, чтобы они не пускались в бегство и не занимались разбоем или хуже того – участвовали в восстании под руководством недовольных элементов из высших классов.

Отсутствие эффективного механизма, предотвращающего чрезмерное давление, являлось фундаментальной структурной слабостью всей системы. Интересам правящей династии служило обеспечение справедливого и эффективного сбора налогов. Но у нее не хватало средств для реализации этой цели и людских ресурсов. В то же время у отдельного чиновника был сильный соблазн наживаться на чем только можно, воздержавшись разве что от совсем уже вопиющих случаев коррупции и вымогательства, способных вызвать скандал и погубить карьеру. Этот момент заслуживает более подробного рассмотрения.

В доиндустриальном обществе попытка организовать крупномасштабную бюрократию быстро заканчивается провалом, поскольку из населения трудно выкачивать ресурсы, требуемые для выплаты чиновникам зарплат, необходимых для того, чтобы поставить их в зависимость от начальства. Решение, посредством которого правители пытаются справиться с этой трудностью, оказывает огромное влияние на всю социальную структуру. Французское состояло в продаже должностей, русское – в согласии с огромной территорией этой страны – в дарении поместий вместе с крепостными крестьянами за заслуги на царской службе. Китайское решение заключалось в том, чтобы попустительствовать более или менее открытой коррупции. По оценке Макса Вебера, незаконный доход чиновника в 4 раза превышал его номинальную зарплату; тогда как современный исследователь называет значительно большую цифру – в 16–19 раз больше номинальной зарплаты [Weber, 1947, S. 344; Chang, 1962, p. 30, 42]. Точная цифра, вероятно, так и останется исторической тайной; но можно быть уверенным, что она была высока.