Очевидно, эта практика снижала эффективность централизованного контроля, которая сильно варьировалась в разные исторические периоды. Чиновник на самой нижней ступени административной лестницы контролировал уезд, как правило состоявший из огороженного стеной города вместе с прилегающей сельской местностью, с общим населением по меньшей мере 20 тыс. человек, а нередко намного больше [Ch’ü, 1962, p. 2]. Обычный срок назначения составлял около трех лет, и в качестве временного жителя этой области чиновник не имел шанса познакомиться с местными обычаями. Для того чтобы что-либо сделать, ему требовались согласие и поддержка со стороны местной знати, т. е. состоятельных ученых-землевладельцев, бывших, в конце концов, «людьми его круга». Прямой контакт с крестьянами практически не поддерживался. Курьеры из канцелярии чиновников (ямынь) – низший класс, лишенный права на сдачу экзаменов и улучшение своего положения, – занимались сбором налогов, получая с этого свою долю [Ibid., ch. 4, p. 137]. Это была в высшей степени эксплуататорская система, которая забирала у общества больше ресурсов, чем возвращала ему в форме оказываемых услуг. В то же время, поскольку она должна была быть эксплуататорской, чтобы вообще работать, она по большей части предоставляла подчиненное население самому себе. У нее просто не было ресурсов, чтобы преобразовывать повседневную жизнь людей в такой мере, как это делают современные тоталитарные или даже формально демократические режимы (пусть и в меньшей степени, например, в случае длительного чрезвычайного положения в государстве). Как показано чуть ниже, некоторые бесплодные попытки контролировать жизнь людей все же предпринимались. Но расчетливое широкомасштабное применение жестокости, в отличие от простой небрежности и эгоизма, выходило за пределы системы.[124]

Перед тем как перейти к рассмотрению специфических проблем, связанных с финальной агонией этой системы, следует отметить еще одну структурную черту, особенно любопытную для сравнении с Японией. Экзаменационная система, особенно в свои последние годы, имела тенденцию к перепроизводству потенциальных бюрократов [Ho, 1962, p. 220–221]. На нижнем уровне официальной системы рангов скапливалось огромное число кандидатов на получение степени (шэньюань, или сюцай), – это была переходная группа между теми, кто обладал квалификацией для занятия должности, и обычными людьми. По вопросу о том, следует ли считать их нормальными членами класса джентри, среди специалистов нет единого мнения. Сложность их положения в самом низу лестницы привилегий заставляет вспомнить о нижних чинах самураев в Японии XX в. В обоих случаях именно здесь зарождались очаги оппозиции господствующей системе. Если в Японии сплоченное меньшинство из этой группы обеспечило большую часть движения к модернизации, то в Китае их энергия в основном рассеивалась в бесплодных выступлениях и восстаниях в рамках господствующего режима [Hsiao, 1960, p. 448, 450, 473, 479; Ho, 1962, p. 35]. Без сомнения, дисциплинирующий эффект экзаменационной системы был отчасти ответствен за это различие. Тем не менее причины лежали намного глубже. Они связаны с тем, что китайское общество сопротивлялось модернизации до тех пор, пока время для постепенных изменений не оказалось безвозвратно упущено. К некоторым позднейшим аспектам этой большой проблемы мы теперь обратимся.

Имперское китайское общество так и не породило городской класс торговцев и владельцев мануфактур, сравнимый с тем, что возник на поздней стадии феодализма в Западной Европе, хотя временами некоторые подвижки в этом направлении происходили. Успех империи в деле объединения страны можно указать в качестве одной из самых очевидных причин этого различия. В Европе конфликты между папой и императором, королями и нобилями помогали городским торговцам преодолевать каркас традиционного аграрного общества, поскольку они были ценным ресурсом в этой многосторонней борьбе за власть. Стоит заметить, что в Европе прорыв начался с Италии, где феодальная система была в целом слабее (см.: [Pirenne, 1951, p. 365–372]).[125] Китайская экзаменационная система также отвлекала амбициозных людей от занятий коммерцией. Этот аспект ощутим в одном из последующих неудачных рывков к коммерческой экспансии в XV в. Один французский историк даже заводит речь о «крупной финансовой буржуазии», состязавшейся с джентри за лидерство в эту эпоху, но многозначительно уточняет, что эта новая буржуазия нацеливала своих детей на сдачу экзаменов [Maspéro, Escarra, 1952, p. 131]. Другой историк высказывает интересное предположение, что распространение книгопечатания могло усилить всепоглощающие способности сословия мандаринов. Книгопечатание открыло для мелких торговцев возможность приобрести достаточный уровень книжной культуры, чтобы получить официальный пост. Хотя затраты на сдачу экзамена оставались серьезным препятствием, доступ к официальным постам несколько упростился. Автор приводит поразительное свидетельство привлекательности имперской службы. Некоторое число торговцев даже подвергло себя кастрации, чтобы стать евнухами и получить позицию, приближенную к трону. Добровольные кастраты пользовались особым преимуществом, поскольку они получили образование, недоступное для обычных евнухов (которые были главными соперниками ученых чиновников при дворе) [Eberhard, 1948, S. 280–282].

Заглядывая чуть глубже, можно быстро заметить, что стремление к наживе таило в себе опасность для ученых чиновников, потому что оно формировало альтернативную иерархию престижа и альтернативное основание легитимации высокого социального положения. Ни конфуцианские беседы, ни законы, ограничивающие расходы, не могли окончательно похоронить простую истину, состоявшую в том, что любой, кто зарабатывает много денег, может приобрести предметы роскоши, в том числе и солидную меру уважения. Если бы ситуация вышла из-под контроля, то вся приобретенная с большим трудом классическая культура оказалась бы бесполезной и излишней. За этим конфликтом культур и систем ценностей в истоке стояли сильные материальные интересы. Сама по себе традиция не была непреодолимым препятствием для развития коммерции; всякий, кто желал, находил для нее оправдание в конфуцианской классике [Chang, 1962, p. 154–155]. В любом случае в краткосрочной перспективе джентри были достаточно проницательны и следили за тем, чтобы ситуация оставалась управляемой. Они подвергали торговлю налогообложению и сами пользовались ее доходами либо вводили государственную монополию и сохраняли за собой наиболее доходные должности. Самой важной монополией была торговля солью. Чиновники относились к ней в основном эксплуататорски. Коммерция, как и земля, представляла собой нечто вроде дойной коровы для образованного высшего класса. Мы вновь убеждаемся в том, что имперская бюрократия была средством для выкачивания ресурсов из населения и передачи их в руки правителей, пристально следивших за тем, чтобы предупреждать любые события, угрожавшие их привилегиям.