Я говорил женщине, кто я такой, называя свое имя и фамилию, и просил перезвонить. Офицер потом обязательно перезванивал.

В этот раз, в ноябре 2010 года, я переговорил с телефонисткой, и она, как обычно, обещала, что мне перезвонят. Но никто не позвонил. Ни в первый день, ни на следующий. Это совершенно необычное поведение для Марка Б., но, с другой стороны, и совершенно ясный ответ на мой незаданный ему вопрос.

Таким образом, стало понятно: да, очевидно, мы и вправду имеем дело с ДСРИ. Поэтому Марк не стал перезванивать: он знал, о чем я спрошу, а ничего нового я ему сообщить не мог. Ведь они всё знали обо мне и так.

Зато Катрин продолжала мне постоянно звонить, и вообще обстановка все более нагнеталась.

Конечно, временами меня уже охватывал страх: хотя я и не чувствовал за собой никакой вины, но боялся только неадекватных, подковерных, иррациональных действий со стороны администрации, каких-нибудь чокнутых масонов или прокуроров.

Во Франции стряпчие, если разозлятся или просто ошибутся, вполне могут законопатить человека в тюрьму на несколько месяцев, без всякой вины, для профилактики. При этом судейским не грозят никакие взыскания или неприятности в связи с профессиональной «ошибкой». Подобных случаев довольно много, о них иногда пишет пресса.

Еще один вопрос для меня оставался открытым: а могут ли сумасшедшие флики взять да и попросту «кокнуть», скажем — отравить «клиента», чтобы не болтал лишнего? Говорят, во времена Миттерана французские спецслужбы не церемонились с проблемными клиентами и снискали себе славу убийц. Правда, тогда еще не было Интернета…

Большинство французов уверены, что они живут в правовом государстве, и не ведают, как все устроено на самом деле. Просто им не приходится сталкиваться в своей жизни с необычными событиями или переходить дорогу важным персонам, вот и все.

Осознавая свою беззащитность перед лицом опасности, я лихорадочно соображал: а что, собственно, в моей жизни могло быть такого, что оправдывает подобные затраты и такие упертые усилия французской спецслужбы?

В конце концов, Франция сотнями и тысячами увольняла своих полицейских в этот момент, экономя бюджет. В то же время на «мероприятия» со мной и на свои нужды агенты ДСРИ явно не скупились. По моим прикидкам, оборотни к тому моменту уже истратили на меня сумму, эквивалентную бюджету небольшого городка.

Должна же быть какая-то причина для таких действий?

Я размышлял так и эдак, стараясь посмотреть на ситуацию с разных точек зрения, анализируя даты и события, пытаясь отбросить все случайное и ненужное.

В конце концов пасьянс сложился: я понял, что французы приняли меня за другого. Они по ошибке придали мне слишком много важности. Это произошло, очевидно, из-за того, что информацию обо мне запросили в США на неадекватно высоком уровне. Иначе объяснить поднявшийся переполох просто нечем.

А спецслужбы в США заинтересовались мной из-за нашей коллекции редких картин да еще из-за той научной работы, которая была проделана в связи с портретом Челлини. Больше я ничего не мог предположить: ведь у меня никогда не было никаких дел в этой стране.

Может быть, американцы перехватили и подняли всю нашу переписку с итальянцами, и не только нашу переписку, кто знает? Для служб англосаксонской электронной разведки нет ничего невозможного, насколько мне известно.

Однако о причинах своего интереса к моей скромной персоне американцы французам не сказали. Это точно. Иначе бы Катрин знала, что примерно искать, а я видел, как бедняга кидалась от одной версии к другой почти наугад.

И Буратинко, и тем более Катрин знали о причинах интереса ко мне еще меньше, чем их начальство. Очевидно, руководители не поделились с ними даже информацией о том, что запрос обо мне пришел из США.

И вот теперь, в ноябре 2010 года, мы приближались к развязке. Истекало терпение у американцев и легальные сроки прослушки у французов.

Катрин звонила мне постоянно. Ее тон становился все более угрожающим. Она явно перегибала палку, говорила, что умеет делать «очень плохо» людям, и если я думаю, что она лапочка, то ошибаюсь. Коллеги, по ее словам, называют ее Тигрица. Не знаю, правда ли это, она вполне могла и приврать. На тигрицу она вообще-то похожа, хотя наверняка кличка среди коллег у нее другая.

Но мне, собственно, было непонятно, почему я должен ей доверять, как «доброму полицейскому». В конечном итоге она даже начала меня раздражать.

Однажды Катрин позвонила мне на мобильный, когда я ехал в своей машине, чтобы забрать дочь из школы. Это было 10 ноября 2010 года около 16 часов вечера. Я взял трубку, зная, что это она.

В этот раз моя бывшая любовница была чрезвычайно агрессивна. Она угрожала и без всяких обиняков требовала информации. Впервые мне было неприятно с ней говорить.

Я резко ответил, что не могу сейчас продолжать беседу и что мы переговорим вечером по скайпу. Катрин, не обижаясь, деловито спросила: «Когда конкретно?» Я сказал, что через полтора часа.

«Хорошо, — ответила мне она, — но только обязательно, а то будет хуже». На этот дурацкий выпад я никак не ответил, но в 16:23 написал ей СМС следующего содержания. Привожу дословно:

«Дорогая, вот наиболее важные пункты, перед нашей беседой сегодня вечером.

1. Моя дверь открыта. Чтобы получить информацию, ни ты, ни кто-нибудь другой вовсе не должен устраивать спектакль.

2. Поскольку я ничего не сделал плохого и не имею никаких пятен на своей репутации, не следует давить на меня. Наоборот. Надо уметь слушать и попробовать понять. Это гораздо более эффективно.

Целую, с любовью».

Как я ей и обещал, вечером я вышел в скайп, и она тут же связалась со мной.

Во время сеанса связи я сказал ей, что интерес к моей персоне может быть вызван только одним — нашей коллекцией предметов искусства. Она не поверила мне, говоря, что это опять мои штучки… «Это не то!»

— Ты опять говоришь не о том! Твоя коллекция не может быть причиной такого шума, у тебя все картины приобретены легально, и всюду есть след (она сказала «traçabilité», то есть документы и свидетельства).

— Ну и что? Давай прежде всего разберемся, что такое искусство и насколько оно важно.

— Зубы мне не заговаривай!

— Ну ладно, черт с тобой. Если ты не хочешь, чтобы я рассказал тебе, почему мной интересуется госдеп, то я не буду.

Я разозлился и выключил скайп. Через 20 минут она перезвонила опять и как ни в чем не бывало сказала, выпуская дым от очередной сигареты:

— Про госдеп интересно. Расскажи.

— Катрин, какое здание в Париже делает его Парижем? Ну, без Эйфелевой башни и Нотр-Дам-де-Пари?

— Лувр?

— Да. Лувр. А какая там самая главная картина?

Катрин задумалась (мы разговаривали с включенной видеосвязью, она настаивала на этом). Я не выдержал и сказал сам: «„Джоконда“, не так ли?» На что Катрин как-то неуклюже сказала: