Из кабинета Мэтра мы с Джоной вышли вместе, но на галерее, когда зеленые удалились от нас на приличное расстояние, внезапно остановился.

— Мне нужно вернуться, — сказал он. — Подождешь меня возле башни?

— Подожду...

— Мне внутрь не войти. Ты помнишь?

— Помню.

— Ужасно неохота тебя криком вызывать. Так подождешь?

Я уныло кивнула. А что мне оставалось?..

Всю дорогу до башни я перебирала в голове слова Мэтра и Джоны. Оба встали за меня горой, и у меня не было оснований не доверять ни одному из них, но... Как же не хотелось мне уезжать из замка! Пусть я тут и провела всего одну ночь, целую неделю шляясь по окрестностям, он каким-то непостижимым образом стал для меня самым надежным и безопасным местом.

Особенно сейчас, когда Мэтр пообещал мне место целительницы. Это даже лучше, чем место его жены.

Эта внезапная мысль заставила меня споткнуться, но осознать ее до конца я не успела, сметенная ураганом в лице догнавшего меня Джоны.

Я и сообразить ничего не успела, как оказалась прижатой к стене башни. Холод каменной кладки обжег лопатки даже сквозь двойной слой ткани. Распахнув в возмущении глаза, я приготовилась знатно отчитать друга, но замерла, словно мышь под веником, опаленная жаром черных глаз.

— Агава! — хрипло выпалил Джона, приблизив свое лицо к моему почти вплотную, а я втянула в себя воздух с едва слышным всхлипом.

Лицу внезапно стало жарко-жарко. И шее, и груди, и ниже — в животе этот жар скрутился в тугую пружину. Болезненную, но приятно пугающую. Отчетливо и ярко вдруг вспомнился мой первый в жизни поцелуй, случившийся всего лишь несколько часов назад, и взгляд невольно опустился на губы обнимающего меня мужчины.

Губы у него были яркие, полные, обнесенные те мной щетиной. И целовался он этими губами дерзко и пьяно. Я помнила. У меня до сих пор голова от воспоминаний кружилась, хоть я и запретила себе об этом думать. Сглотнула и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но замерла, загипнотизированная пульсирующим жаром черных, как ночь, зрачков.

— Джона…

Не знаю, кто из нас двоих начал этот поцелуй. Я ли привстала, Джона ли наклонил голову, но когда наши губы встретились, а дыхание смешалось, это стало уже не важно. В голове у меня моментально потемнело и поплыло. Мир вокруг закружился, а затем сорвался с места и полетел, полетел, стремительно, неудержимо, как сорванный порывам ветра осенний листок. Но страшно мне не было. Только сладко, а еще хо-ро-шо. Именно так, не одним словом, а тремя маленькими слогами, будто кровь пульсирует в висках: «Хо… Ро… Шо…», — отдается дрожью в похолодевших от волнения пальцах, пульсирует радужными всполохами под зажмуренными веками и нестерпимо, категорически... мало.

— Не уезжай! — разомкнув поцелуй, хрипло простонал Джона. — Кузнечик...

— Я...

— Ты не можешь! — с досадой выпалил он, обхватывая мое лицо ладонями и целуя брови, переносицу, висок зашептал горячечным, больным каким-то голосом:

— Я понимаю. Проклятье Бездны, понимаю же! Не для этого ты столько училась, чтобы сейчас взять и все бросить, но как же.

Я прижала пальцы к его губами и тихо ахнула, когда он сначала прикусил подушечку безымянного, а затем лизнул, обволакивая его влажным теплом, и я, не сдержавшись, облизнула губы, все еще хранившие вкус нашего поцелуя.

И снова одно дыхание на двоих, а тело тяжелеет, наполняясь сладкой истомой, и я уже не вспоминаю ни о зеленой Цитадели, ни о зловредной бабке с ее вечными кознями, ни о планах, которые сначала запутались, а потом и вовсе пошли прахом. Впервые в жизни. И впервые в жизни меня это радовало.

Кажется.

Ибо чувство это было странным, пугающим и счастливо-щекотным одновременно.

— Что ты делаешь? — запоздало всполошилась я, когда жаркие поцелуи переместились на мою шею.

— С ума по тебе схожу, — простонал он, стискивая меня руками и прижимаясь горячим лбом к обнаженной коже на моей шее. — А ты и не видишь.

Я сглотнула.

— Вижу, — просипела, чувствуя, как приливает кровь к щекам. — Те-теперь.

Джона отстранился — недалеко, но так, чтобы можно было заглянуть мне в лицо. Взгляд у него был ласковый и насмешливый одновременно.

— Точно?

Я закусила губу, внезапно застеснявшись, и отвела глаза.

— Кузнечик? — позвал он, потершись носом о мою шею.

— Что?

— Посмотри на меня.

Я повела плечом и, тряхнув головой, зажмурилась.

— Почему? — шепнул он, почти прижавшись губами к моему уху. — Стыдишься?

— Боюсь, — выдохнула я, поворачивая лицо навстречу теплой, как солнце, улыбке.

— Меня? — Джона в изумлении вскинул брови и наклонил голову. Темная челка упала на глаза, и я, подняв руку, отвела ее в сторону, чтобы ничто не мешало мне смотреть в черные глаза.

— Не тебя, — призналась, глядя прямо, открыто. — А того, что из-за этого... — Провела пальцами по колючему мужскому подбородку. — Что из-за этого мы потеряем нашу дружбу, а у меня ведь, кроме нее... кроме тебя больше и нет ничего.

Джона провел по моей скуле кончиками пальцев, погладил шею, обвел ямочку между ключицами.

— Во-первых, не потеряем, потому что я не позволю, — пообещал, глядя так уверенно, что я сразу ему поверила. — А во-вторых, у тебя есть кое-что еще, кроме меня и моей дружбы. Знаешь, что?

— Что? — завороженно повторила я, но Джона не ответил, прижал мою ладонь к своей груди и снова поцеловал. Нежно, медово.

— Не знаешь… — протянул, когда дыхания перестало хватать, и мы сумели оторваться друг от друга.

— Не знаешь, — повторил с какой-то шальной улыбкой, а глаза пьяные-пьяные, как в тот день, когда мы в ночь Кровавого Илайи вишне вой настойки налакались. Ласково прикусил мою нижнюю губу, лизнул верхнюю, толкнулся языком в глубину моего рта и отступил с явной неохотой.

— Я тебе тогда потом скажу, — прохрипел откашлявшись. — Когда вернешься с лицензией и дипломом. Будет тебе моим вторым подарком на день рождения.

— День рождения! — Я всплеснула руками. — Совсем ты мне голову своими поцелуями задурил. А я теперь все наследство потеряю, на радость бабке. Будь она неладна!

— Да и демоны с ней! — рассмеялся Джона. — Пусть подавится. Иди ко мне.

Я думала, он снова целовать меня станет, а он обнял крепко, выбивая дыхание из груди, и проговорил:

— Не хочу тебя отпускать. Не верю я этим зеленым, что бы там Мэтр ни говорил. Не верю и все... Если б можно было с тобой поехать, так ведь нельзя! — Выругался сквозь зубы. — Одна поедешь, Кузнечик.

— Не одна, а с Пейдж, — напомнила я, и Джона поцеловал сначала мою правую бровь, а потом левую.