— Посему он просит вас, дабы вы приняли во внимание добрую волю, кою он всегда выказывал к вам и ко всем вашим делам, и право, кое он имеет в тех королевствах, каковое уже было рассмотрено и определено Святым Отцом [Папой] и равно всеми учеными и знатоками оных королевств, по каковой причине он был введен во владение и принят как король и сеньор, как вам хорошо ведомо; и чтобы вы, не имея для того справедливого основания, не пожелали пойти против него по причине какой-либо надежды на выгоду, что относительно сего была бы вам подана; и что более всего ради того, чтобы поступить согласно тому, что пристало вашему знаменитому великодушию, да будет вам угодно послать сообщить относительно всего вашу волю, ибо он [Король Арагонский], хотя и были ему сказаны все сии вещи [о мнимых замыслах Короля Дона Жуана против него], никогда определенным образом не мог вместить в сердце свое, чтобы вы пошли на подобный шаг, не имея для того справедливого основания, поскольку знает вас за справедливого и прямодушного во всех ваших деяниях и равно вершителя великих дел.

Король не пожелал долее медлить с ответом, ибо то не была вещь, что относилась к [рассмотрению королевским] советом.

— Передайте, — сказал он, — Королю Дону Фернандо, моему другу, после того как представите ему мои приветствия, чтобы он ведал доподлинно, что мой набор не направлен ни против него, ни против чего-либо, ему принадлежащего; пусть знает он, что с наилучшею охотой помог бы я ему завоевать еще одно королевство, на кое он имел бы некую справедливую долю прав, нежели задать ему тяжкий труд в связи с тем, что он уже завоевал — что, как ведомо Богу, мне весьма угодно и доставляет мне радость. И что, коли бы я вдруг решил сообщить сей секрет какому-нибудь подобному князю, он был бы первым; но, коли будет то угодно Богу, весьма рано получит он достоверное сообщение о моем намерении.

Нет нам нужды описывать здесь гостеприимство и милости, кои Король оказал тем послам, ибо сею [щедростью] обладал он по преимуществу среди всех князей мира. И они были весьма довольны Королем [Доном Жуаном], но еще более доволен был Король Дон Фернандо, после того как послы поведали ему о доброй воле, кою тот выказал в отношении него и всей его чести. И поскольку новости были таковы, чтобы доставить ему такое удовольствие, с великим усердием пересказывали их ему те его послы; и равно всю манеру, коей Король [Дон Жуан] держался в своем положении, и подготовку его флота, главным же образом восхваляли осанку Инфантов, и все то было к большому удовольствию Короля Дона Фернандо.

— Поистине, — сказал он, — всегда знал я Короля Дона Жуана за весьма превосходного князя, и во всех своих деяниях он всегда являл себя великим и добродетельным. И помяните мое слово: сие деяние, кое он таким образом претворяет в жизнь, должно быть делом выдающимся и великим, коего слава будет предметом высокой оценки и даже зависти многих князей мира.

Кроме того, прибыли с тою оказией к Королю [Дону Жуану] один великий герцог из Германии и с ним один барон, дабы служить ему [Королю] в том деянии, и герцог сказал Королю, что, прослышав новости о его [войсковом] наборе, он отбыл из своей страны с намерением ему послужить; посему просит у него как милости, дабы он объявил ему точное место, куда он снаряжает свой флот, ибо оно могло оказаться таким, что для него [герцога] не будет оснований служить ему в том.

Король ответил, что он постановил, ради службы себе, не раскрывать тот секрет ни одному человеку за пределами своего совета; и еще ему [герцогу] надлежит знать, что и в совете не все были осведомлены на сей счет, [но] лишь некоторые верные и особые; посему, коли ему угодно отправляться вот так с ним ради приумножения своей чести, он примет его на службу и окажет ему за то милость.

Герцог ответил, что его решение было не иное, как [принятое] тем образом, что он уже поведал, посему с его [Короля] разрешения он желает отправиться обратно в свою страну. Король приказал оказать ему милость, как то подобало его положению, и направил его затем в Сантьяго[-де-Компостела], а оттуда в его страну. Барон же остался с Королем, и служил ему затем весьма добро, как поступили и многие иные чужеземцы, прибывшие потрудиться ради своей чести в сем деянии, среди каковых главным образом пребывали трое великих фидалгу и благородных людей (gentis homens) Французского дома; и главный из них звался Моссе Арредентам (Mosse Arredentam) [219], и второй — Перрибаталья (Perribatalha) [220], и третий — Жиботальер (Gibotalher) [221]; правда, ни один из них не явился со столь большим сопровождением, как великий барон, ибо тот привез с собою четыреста эшкудейру, фидалгу и благородных людей, кои затем проявили себя весьма добро своими телами при взятии того города.

И хотя сии посольства и дела идут [в нашем повествовании] вот так вместе, они не относятся, однако, к тем временам, ибо между одними и другими вставали некоторые промежутки [времени], каковые человеку невозможно описать четко; поскольку хроники, имеющие подобный порядок, не могут нести оглашения более точного, не считая тех, что ведут счет деяниям от одного года до другого, схожие с теми, что Римляне называли анналами; поскольку там был [такой] порядок, что деяния каждого из консулов записывались обособленно, и так как они царствовали не более, чем один год, было необходимо, чтобы каждый год составлялась оная книга [222]. Однако даже сии книги имели иное название, ибо их называли книги фастовых дней (dias fastos), фаст же на их языке было то же, что день, подходящий для того, чтобы сражаться или свершать иные великие деяния, каковая вещь всегда весьма тщательно изучалась чрез управление небесных кругов (regimento das rodas celestriais) [движение небесных тел]; и хотя бы они [Римляне] побеждали, хотя бы побеждаемы бывали, но всегда надлежало им велеть записать все случившееся событие [223]; и день, когда они побеждали, звали фастом, ss. подходящим днем, день же, когда им не подобало сражаться звали нефастом, поскольку на нашем собственном языке фаст означает то же самое, что и счастливый, а нефаст — несчастливый