– Это опасно и неправильно, – увещевал он профессорским тоном. – Зачем сближать меня с привилегированным меньшинством, если большинство – вот оно, ходит с нами по одной деревне, спит в одних домах? Отправляя меня в армию, они наставляли меня: «Давайте, младший лейтенант Гавел, сыщите себе любовь простого люда, сражаясь плечом к плечу с солдатами». План звучал отлично, а вот его реализацию похерили еще на этапе распределения меня на «межевой фронт». Вот что все видят? Как одних бросают подыхать, а мою шкуру спасают в первую очередь? Как командование не отпускает меня дальше первого поста? Как меня окружили детьми из благородных семей, которым дали тайком приказ не оставлять меня одного?

– Это нормально, Илия. Так поступали все наследники, – успокоил его Тристан.

– Я не наследник. Вспомни первые плакаты… Лицемерные популисты! Они дали всем ложные надежды и подписали их моим именем. Я и сам сыпал обещания горстями – чего стоит только мое заверение остаться с нашим полком. Не знаю, что хуже: что я поджал хвост, когда Лоретт взял меня на прицел, или что нет свидетелей моего позора, кроме тебя, герцога и капитана.

Он запустил пальцы в волосы, а потом спрятал лицо в ладони. Илия линчевал себя только при Тристане. А тот утешал, говорил, что сдержи он слово, лучше от этого никому бы не стало.

Неуместное заигрывание с народом привело к первым забастовкам. Но генерал Лоретт разогнал бунтовщиков. Кто-то посчитал, что он поступил мягко и его слабость дала нежелательные плоды. В столице начались первые демонстрации. Герцог отбыл подавлять волнения. Было бы не критично, но бастовал оружейный завод. На Старом фронте стало недоставать патронов, основные поставки отправляли на Север. Дошло до того, что солдатам выдавали патроны прямо перед дежурством и вылазками.

Удивительно, но тыл и фронт запевали всегда в унисон. Стоило одному начать фальшивить, как второй тянул мелодию вкривь. Солдаты задирали младших офицеров, драгуны и асы обосновались вместе даже в столовой, не говоря уже о местах для отдыха. В Кампани прибыло подкрепление «черных мундиров» – военной жандармерии. Илия, как мог, старался сглаживать углы: откликался на жалобы, передавал просьбы, спускал с рук колкости. Лучше не становилось. Но падение морали и рост разобщенности он предотвращал. Хотя иногда его духа миротворца все же не хватало.

В один из спокойных вечеров преемник и пальеры сидели в бывшем ресторане отеля «Поталь», куда расквартировали командование, эскадрон Илии и авиаторов. Кампани была не просто деревушкой – поблизости находился курорт с минеральными водами. Поэтому приличных заведений здесь было достаточно до того момента, как это уютное место попало в прифронтовую полосу. Сейчас ресторан отеля отвели под гостиную. В окрестностях продолжили свою работу одна таверна и одна сомнительная забегаловка, куда никто из командования не заглядывал.

В ресторане, неподалеку от опустевшего бара, осталось великолепное старое фортепиано «Беллатриче». Звучание его было превосходным, только соль второй октавы иногда думала, что она соль диез. Под лаковой крышкой хранились отзвуки богемных салонов тетушек и утренних этюдов младших сестриц – как далеко они остались со своими хлопотами! Иногда постояльцы «Потали» на нем играли. Часто музицировал Илия, хотя каждое выступление предварял извинениями за свой отвратительный навык пианиста. Последний месяц из-за затишья на Старом фронте, наступления на Новом и волнений в тылу верховное командование и часть старших офицеров отбыли. Поэтому молодые ребята позволяли себе играть на почтенном фортепиано не самые почтенные композиции. Впрочем, иные шалости не допускались. В голове каждого засело осознание, в каком положении находится и маленькая Кампани, и большой Эскалот. А еще соседство с пальерами воспитывало даже заядлых кутил. Илия аккомпанировал, а Гаро и несколько парней пели романс:

– Горох, рассыпанный на ее платье,

Рябил у меня в глазах.

Мне было нужно чертить на карте

Планы на важный день.

Она суетливо поставила чашку

На линию где-то в горах.

Потом сказала, что ужин вчерашний,

И ужинать стало лень.

Двери распахнулись, в ресторан вошел Оркелуз. От него пахнуло морозом через весь зал. Он беспардонно стряс снег с шинели на ковровую дорожку и повесил фуражку на крючке у входа. Он даже немного мурлыкал под нос последние слова вместе с остальными:

– Казалось, гардины криво повешены,

Казалось, мне мало платят.

Напротив сидела лучшая женщина

В ужасно нелепом платье.

Прозвучали аплодисменты. Они всегда хлопали, когда кто-то играл, пел или читал. Оркелуз передернулся.

– Уф, до костей пробрало. Пальцы не чувствую, – он так и остался в перчатках и приложил руки к камину.

– Как там дела?

– Наклюкались, сволочи, – поморщился он. – Противно на улицу выйти. Если так будет продолжаться, разбить нас будет делом плевым! Им надо или в бой, или на виселицу!

– Оркелуз! – возмутился Илия.

– Он прав, хотя и перегнул, – неохотно согласился Гаро. – Если за пьянство не будут отправлять на гауптвахту…

– А толку? – спросил Тристан. – Ты их казармы видел? Не лучше тюрьмы будут. Не больно наказание от рутины отличается. Нам правда нужен бой. Или ротация между двумя фронтами.

– Нет уж, спасибо, – проворчал Оркелуз. – Мы-то трезвые.

– Кому бы только от этого была польза? – горько подметил Илия.

Снаружи раздался женский крик. Все притихли и прислушались. Следом прозвучал игривый смех. По лицу Оркелуза можно было прочесть, что его мутит.

– Это негуманно, но штрафы необходимы, – продолжил Гаро. – Эскалот не в том положении, чтобы позволять себе вольнодумство и слабости. Не можешь быть благодарным за дни тишины – катись на Новый фронт. Там работы хватает.

– Ты ведь тоже с севера? – припомнил Тристан.

– Да, из Сантье.

– Его же взяли неделю назад! – воскликнул шокированный Илия.

– Мама с Лу успели уехать в столицу до начала штурма. Отец командует…

На улице вновь закричала женщина, громче и ближе. Все вскочили с мест, но Оркелуз даже не пошевелился.

– Да сядьте. Это не сестры, – он отмахнулся от шума.

Сестрами они называли медсестер. После бомбардировки Пальер-де-Клев многие леди отправились сиделками в госпитали. В этом порыве была некоторая престижная нотка, и поначалу к ним отнеслись как к дурочкам, которые заскучали в четырех стенах. Но с первых же дней они показали себя с самой лучшей стороны. Присутствие дам на фронте подняло боевой дух армии. Большинство из них приходилось родственницами офицерам. Потом, конечно, объявление Илии проводником Эльфреда и преемником Удильщика усилило патриотизм простых девушек, но до их наплыва за дамами из медсанбатов закрепилось это теплое прозвище – сестры. Поэтому к чувству благодарности медсестрам