– Давайте, давайте. Еще немного меня напугайте. Что вы вообще понимаете в этой жизни? Что вы знаете про мою жизнь? Считаете, что выступаете в роли справедливого судьи? Кем вы себя мните? Ангелом-хранителем?

– Нет. Считаю, что я в ответе за красоту этого мира. Считаю, что спасаю людей от такого злодея, как вы. Не допускаю торжества грядущего Хама. И самое важное – спасаю вашу жену и вашу дочь от вашего тлетворного влияния.

– Красиво, – кивнул Бушуев, – такой идеальный образ спасителя. Только повторяю, все не так просто. Я ведь вырос в такой нищете, о которой вы даже не подозревали. Мой отец бросил нас, когда мы были совсем маленькими. В школе надо мной смеялись, над моими вечно заштопанными брюками, над моим маленьким ростом, над моей всегда плохо подстриженной головой. Мать использовала обычные канцелярские ножницы, на парикмахерскую у нас не было денег. А потом меня чуть не убили в Афгане, куда послали наши руководители. Когда я застрелил двух аборигенов в доме, в котором меня пытали и где перерезали горло моему другу, меня бросили в тюрьму. Это была благодарность моей страны за мою верную службу. А потом я собирал деньги по рублю, по копейке, доедал остатки еды в аэропортах, питаясь, как собака, чтобы выкроить небольшие суммы на свой бизнес, когда бандиты в малиновых пиджаках сожгли мою палатку и не просто меня разорили, а еще и заставили выплачивать долги.

Он сжал кулаки. Было заметно, что и сейчас его нервировала эта прошлая жизнь, от которой он никак не мог оторваться.

– И самое неприятное было, когда мой высоконравственный тесть все время пытался мешать моей карьере, считая, что я и так должен быть им благодарен за то, что они меня приняли в свою семью. Провинциального татарского мальчика приняли в такую элитную семью. И вы считаете, что я должен быть благодарен своей судьбе за все, что со мной произошло? – зло спросил Бушуев.

– Вы не любите людей, – печально произнес Дронго.

– Я их ненавижу, – выдавил Геннадий Львович. – Почему я обязан любить человечество? Люди меня унижали, третировали, издевались, били, сажали в тюрьму, поджигали, ненавидели. Почему я должен любить человечество? Кто это придумал? Каждый сам за себя. Вот лозунг любого мыслящего существа.

– Это вы мыслящее существо? – с нескрываемым презрением спросил Дронго. – Женщину, которая вас любит и которая родила вам дочь, вы предали, убив ее отца. Другую женщину, с которой вы встречались, вы тоже предали, приказав ее задушить. Своего подручного Цэдена вы тоже сдали, прекрасно понимая, что после моего убийства его рано или поздно сумеют вычислить. И вы смеете называть себя мыслящим существом? Вы скорее паук, которого нужно найти и вовремя раздавить. Еще неизвестно, каким образом вы существовали, до того как стать Бушуевым.

Он с удовольствием увидел, как его собеседник вздрогнул. Но постарался быстро взять себя в руки.

– Вы не просто сменили свою фамилию и имя, заменив Ганифу на Геннадия, – продолжал давить Дронго, – я почти уверен, в вашем прошлом есть много неприятных историй.

– Это моя жизнь и мои истории, – поморщился Бушуев, – вы меня на испуг не возьмете. И у вас ничего нет против меня. А моего признания вы все равно не получите.

– Вы же достаточно разумный человек. Все будет легко проверить. Вашу связь с убитой Рыдвановой, вашу совместную поездку в Таиланд. Ваш визит в Измир и вашу связь с Цэденом. Ваше пребывание в Белом доме в момент убийства. Все фиксировались на входе. Просто никто не мог раньше вас заподозрить. Теперь вам предъявят обвинения по нескольким статьям.

– Не думаю. Не позволят устраивать такое шоу в столице, учитывая международную обстановку. Все боятся начала большой войны, а здесь такой компромат на государственную власть. Это противоречит государственным интересам. А я обычный хищник, который пытался жить по законам этого общества. Если бы вы сюда не приехали, все прошло бы гораздо спокойнее. Никто бы больше не умер, не было бы никаких проблем. Николая Антоновича похоронили с подобающим почетом. Его дочь и жена навещали бы его могилу на Новодевичьем кладбище и гордились своим родственником. Вероника была бы жива. Даже Цэден мог нормально жить. Я бы стал министром и уверяю вас, что стал бы не самым плохим министром в истории этой страны. Или вы не знаете, сколько преступлений совершали наши высокие должностные лица до своих назначений. В девяностые многие из них просто разоряли страну, действуя в личных корыстных интересах. Но вы явились сюда и все разрушили.

– А я полагал, что это вы все разрушили своей ненасытной жаждой власти и денег. Своими непомерными амбициями и неразборчивостью в достижении средств. Вы разрушили свою собственную семью, Бушуев, лишили их будущего.

– Хватит, – поморщился Геннадий Львович, – не нужно читать мне морали. Я уже не в том возрасте.

– Я только подумал о вашей дочери. Как все странно повторяется. Вы выросли без отца, и ваша дочь тоже вырастет без отца. Только с той разницей, что она будет вас презирать и ненавидеть. И не захочет даже слышать о таком чудовище, как вы.

– Не нужно за нее решать. Я делал все, чтобы им было хорошо.

– Убивая ее дедушку? Своеобразное понятие счастья, вы не находите?

– Я не хочу больше с вами разговаривать, – отвернулся Бушуев. – Повторяю. Вы ничем не лучше меня. Мы сломали жизнь моей дочери вдвоем. Сначала я попытался что-то исправить, а затем вы добили нашу жизнь, разломав ее пополам.

Дронго поднялся.

– Прощайте, – мрачно произнес он, – надеюсь, что больше мы никогда не увидимся.

– Вы не хотите меня арестовать? – спросил Геннадий Львович.

– Это не моя прерогатива. Я же сказал, что за вами приехали сотрудники ФСБ.

– И вы думаете, что кому-нибудь разрешат разгласить эту историю? Или меня будут судить? Вы представляете, какой резонанс в мире вызовет подобный процесс, как будет опозорена сегодняшняя государственная власть? Никакого суда не будет. Меня просто спрячут и закроют это дело.

– На вашем месте я бы не был столь категоричен, – сказал Дронго.

Он подошел к дверям. В приемной ждал полковник Савченко. Дронго вышел, уже не оборачиваясь. Савченко был не один. С ним был еще один незнакомец. Средний рост и стертое лицо, которое сложно запомнить. Они молча прошли в кабинет Бушуева. В приемной уже не было секретаря. Ее, очевидно, попросили уйти. Дронго тяжело вздохнул. Впереди был еще долгий и тяжелый разговор с Екатериной Николаевной. И в этот момент он услышал приглушенный выстрел. Дронго замер. Из кабинета вышел Савченко. Было заметно, как он нервничает.

– Бушуев застрелился, – сообщил он, тяжело дыша, – выхватил у нашего сотрудника пистолет и застрелился.

Дронго открыл дверь и увидел убитого хозяина кабинета. Было понятно, что стреляли с некоторого расстояния и прямо в сердце. Рядом стоял незнакомец, пришедший с полковником.

– У него длинные руки, – сказал Дронго.

– Что? – не понял Савченко.

– Бушуев сумел выстрелить сам в себя примерно с расстояния в пять-шесть метров, – мрачно изрек Дронго.