Программа празднования не отличалась разнообразием или чем-то новым. Вечером – заселение в отель, в субботу утром ведущие сотрудники компании, включая Софью, представят какие-то доклады, непонятно для чего. После обеда запланирован пресловутый «тимбилдинг»[1], а вечером в восемь часов начнется торжественный ужин. В воскресенье утром – свободное время и отъезд из отеля.

В корпоративном чате меж тем началось оживление. Многие вспомнили о моем существовании, спрашивая, сколько свободных мест у меня в машине. Я знал, что лицемерию нет предела. Меня вдруг полюбили, только я, испытывая противоположные чувства, еще больше разочаровался в людях. Ненавидел ли я лицемеров, так хотевших попасть в мою иномарку экономкласса? Было глупо им отказывать. Из-за Софьи придется задержаться в этой компании на неопределенное время. Главное не уподобиться большинству и стараться не смотреть в глаза без надобности. В итоге, кроме меня и Павла, в машине оказалась бухгалтерия (странно, что у них нет машин в отделе) в полном составе – все трое. Главный бухгалтер мужчина лет сорока и две девушки лет двадцати пяти, о которых я знал, что одна начисляет зарплату, а перед другой надо отчитываться за представительские расходы, если таковые у тебя были. Чем занимался главный бухгалтер, я не имел представления, видел его крайне редко и заглянуть в глаза пока не успел. Девочки ничем особым мне не запомнились. Та, что начисляет зарплату, топила котят в деревне, что в общем для деревни вполне характерно, хоть и бездушно, а другая воровала деньги у родителей с малолетнего возраста, а теперь вытягивала их из кавалеров, которые велись на смазливую мордашку. Что тоже не представляло никакого интереса и рисовало картины из будничной жизни обывателей, считавших себя венцом творения.

Такой премилой компанией мы договорились отправиться в путь к алкогольным возлияниям и радостному «тимбилдингу». Как и полагается в пятницу, после четырех часов дня никто уже не работал. Мимо меня пронесся кто-то с бутылками элитного алкоголя, а кто-то следом тащил пакет с остальным провиантом в виде дешевого пива и закуски типа «рыбка-полосатик», чипсы, фисташки и сухарики. Я старался не смотреть на лица, чтобы не портить настроение, и так упавшее до нуля. Мирные степенные граждане в галстуках и отглаженных рубашках превращались в неуправляемую толпу. За соседней перегородкой уже веселились, открывая «бутылочку винца», как любили они называть это дешевое пойло, напичканное красителями. Словно заправские сомелье, вглядывались они в мутную жидкость, плескавшуюся в пластиковом стакане, и с чувством собственного достоинства, преисполненные гордостью за свое исключительное положение в обществе, пригубляли напиток, нарочито его смакуя. Заметив мой пристальный взгляд в их сторону, один из выпивающих жестом пригласил меня присоединиться, на что я резко ответил отказом, демонстративно уставившись в монитор. В половину пятого мой рабочий телефон дал о себе знать. Главный бухгалтер, явно уже приняв на грудь, спрашивал, когда же я спущусь на стоянку. M-да. Теперь все понятно. Как же я раньше не догадался. Они все решили напиться и использовать меня в качестве водителя. Греховно и низко. Я чуть не разбил телефон, но повесил трубку, лишь хмыкнув сквозь зубы, что уже иду. Пьющие вино тоже собрались и двинулись вниз. Где же Софья? Почему ее нигде не видно?

На стоянке у бизнес-центра все толпились каждый у «своей» машины. Рядом с моей уже стояли Павел, главбух и девочки. Кажется, Паша был единственным трезвым кроме меня. Ах да, этот малый живет по принципу: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет». Таков девиз националистов? В тот момент я ненавидел весь мир.

– Уже начали праздновать? – как бы невзначай бросил я.

– Руководство начало, рабочий класс подхватил, – удивительно, но Павел разделял мою ненависть. В его голосе слышалась неприкрытая брезгливость.

– Ну да, рыба гниет с головы, – я не отличался политкорректностью. Мы уже уселись, и я выруливал со стоянки…

– А ты не пьешь? Трезвенник-язвенник? – хихикнула одна из девочек с заднего сиденья.

– С недавних пор завязал. А вы, будущие матери, сколько в день выпиваете? – девочки пожалеют, что сели ко мне в машину.

– Даниил, остынь, – отозвался главбух, – мы едем отдыхать. Руководство разрешило немного выпить, тем более Дмитрий Михайлович сам к нам зашел, сам налил. Оставь девочек в покое, они обычно выпивают чисто символически.

– Завтра вечером посмотрим, – холодно отрезал Павел. Всю оставшуюся дорогу мы молчали, чему я был несказанно рад.

Отношения с коллегами у меня никогда не были хорошими, но после обретения дара испортились окончательно. Нечестивцы чуяли чужака и сторонились как могли, я же реагировал на них, как охотник на вампиров. Павел стал мне симпатичен, несмотря на темное и мерзкое прошлое, а может, и настоящее. Однако не стоило с ним сближаться ни при каких обстоятельствах. Сам Павел, видимо, тоже проникся ко мне уважением и, видимо, пытался прощупать меня на причастность к правым организациям, уже в номере задавая наводящие вопросы. Я старался отвечать дружелюбно, но уклончиво. Переодеваясь, Павел снял рубашку, но на предплечье свастики я не нашел. Там красовался рубец от плохо выведенной татуировки. Решил грешки замолить, праведный?

– Что у тебя с рукой? – я держался легко и непринужденно, как только мог.

– Где? А, здесь? Ерунда, старый ожог, – отмахнулся Павел, направляясь в ванную.

Наш разговор не клеился и потом, когда мы оба приняли душ. Мой сосед пытался завязать беседу, причем крайне глупо. Неужели он и вправду подумал, что я такой же, как он? Спрашивал, не состоял ли я в фанатской организации какого-нибудь футбольного клуба, не участвовал ли в таких-то и таких-то сходках. Оказывается, мое лицо ему напоминало какого-то отморозка. Правда, он его так не назвал, а корректно обозначил словом «фанат».

Ту ночь я не спал, слушая одну и ту же песню Nautilus Pompilius из времен детства.

Еще я думал, почему на стоянке не было Софьи. Ах, неужели я ее здесь не увижу? Ведь только ради нее, преодолевая страх, отчаяние, депрессию, злобу, перешагивая через себя, я отправился в это мучительное путешествие. Слезы безмолвно катились по щекам, впитываясь в подушку. Жизнь – сущий ад. Я горел в жерле вулкана – один, совершенно беззащитный и почти святой.