И Лерка сразу будто вынырнул из глубокого пруда и снова начинает делать вдох-выдох, как положено. А папка, склонившись над радиолой, нажимает клавишу и почти сразу находит радио. «За окошком в белом поле сумрак, ветер снеговей…» – слащаво-проникновенно затянул козлиный мужской голос. И Лерка видит, как сейчас же отшатнулись друг от друга Леша и тетя Зина.

– О! – поднимает полный палец кверху папа. – Вот это – наша музыка!

А и верно, ну его, этого… Элвиса! Лерка облегченно вздыхает, словно и правда вернулся домой с этой песней. Домой – с другой планеты. И сразу же будто увидел всех заново: вон Тома в синем платье с гофрированной юбкой и отложным воротничком сидит на краешке стула и смотрит на Лешку, а Колька – с вечным своим фотоаппаратом – на нее. Вокруг елки бегает, как заводная игрушка, Аллочка: блестящие локоны летят за ней следом, раскраснелись щечки. Дядя Толя глядит на дочку – не налюбуется. Зина снова уселась на диван, скучающе теребит искусственные цветки на талии. Папка, крякая, разливает по первой рюмочке себе с доктором:

– Ну что? За хоккей?

Это папин любимый тост. Лерка прислушивается к беседе – про хоккей он любит.

– Думают, окромя канадцев, их никто не достанет! Ха! А Швеция? А чехословаки? Потеряешь одно-два очка – разом золото в бронзу переплавят!

– Да… – тянет доктор. – Таких троек нападающих, как бобровская да уваровская, у нас в этом году нет.

– Эх… Год прошел, фьють! И не заметил! – И папа внимательно смотрит на тетю Лали – в модном капроновом платье и с забранными назад в тугой узел волосами она раскладывает по тарелкам мясные рулетики и не обращает на него никакого внимания.

– Ну как не заметили? – возражает дядя Толя. – А запуск первой межпланетной станции? Как-никак Луну облетели!

– А внеочередной 21-й Съезд КПСС? – строго кивает тетя Вера. – Как там Никита Сергеевич сказал? «О развернутом строительстве коммунизма!»

– И в Соединенные Штаты поехал! С Эйзенхауэром встретился!

– А советская выставка в Нью-Йорке! А американская – на ВДНХ! А французский кинофестиваль! А новое метро! А международный шахматный турнир в Москве!

Одним словом, выясняется, что много чего произошло за год.

– Много чего хорошего, – делает упор на «хорошем» папа. И вновь смотрит на тетю Лали.

Мамка хмыкает, сорвалась с вилки горошинка из салата, побежала по тарелке.

– Новое десятилетие… – грустно замечает старушка Ксения Лазаревна.

– Нынешнее поколение будет жить при коммунизме! – оптимистично вторит ей доктор. – А по мне, лучше бы нынешнее поколение жило каждый в своей квартире!

– А зачем нам отдельная?! Нам и тут неплохо! – папа вновь наливает себе рюмочку. – Правда ведь, Анатолий, Андрей Геннадьич? Вот ей-богу, даст мне партия новую квартиру – откажусь!

– Ну еще бы, – это, тихо улыбаясь, говорит дядя Заза. И Лера успевает застать взгляд, которым обменивается с ним мамка. Непонятный взгляд. Лерка слезает со стула и обходит стол – туда, где притулился на самом углу увлеченный едой Колька. Рядом с ним ведутся беседы между тетей Верой, тетей Лали и Колькиной мамой. Тома тоже тут, но молчит, как и Колька – слушает.

– В Париже Диор ансамблями продает все под платья: перчатки, туфли, украшения. А у нас так набегаешься за одной только тканью, уже ничего не хочется… – это тетя Лали.

– В Москву-то ваш Диор приехал, меха с жемчугами показал, и все на худых, – хмыкает тетя Вера. – А простые парижанки, разве они на работу в таком виде ходят? Или, может, тощие все, как селедки? Да никогда в это не поверю! Вот вы, Ксения Лазаревна, бывали в Париже в молодости…

– Ах, Вера Семеновна, это ж когда было! Девочкой еще, до революции! Что я помню!

Лерка про себя усмехается: да как такое может быть-то? Чтобы старая Ксения Лазаревна – и в Париж ездила?!

А вслух говорит Кольке:

– Пойдем марки посмотрим? Мне батя две новые серии принес.

– Погоди, не сейчас, – Колька, похоже, внимательно прислушивается к тому, что говорит его мама Тамаре.

– Глицерином протирать кожу! Как можно! Он же сушит! Просто умойтесь, потом жидкий крем – «Бархатный», например. А уж поверху жирненьким – «Спермацетовым» или «Янтарем», там есть витамин А.

Лерка обескураженно смотрит на Кольку: он что, совсем сбрендил? Чего тут интересного?

– Тебе, Томочка, при твоей коже вообще незачем этими глупостями заниматься! – ворчит тетя Вера. – А от пудры только прыщики появляются!

Тома краснеет, быстро бросает взгляд туда, где сидит Лешка. Но Лешка ничего не слышит, хмурит прямые брови и к тарелке, похоже, даже не притронулся.

– Так, всем приготовиться к фотографии! – вдруг объявляет Колька. Он, когда о фотографиях речь, становится как генерал.

Женщины бросаются к трельяжу, чтобы поправить прически и подкрасить губы, даже тетя Вера критичным взглядом оглядывает себя в зеркало. Одна Ксения Лазаревна позволяет Кольке усадить себя на место по центру и с улыбкой слушает его команды:

– Так, Лерка, тебе сюда, вниз. Аллочку – маме на колени. Дядя Леша, тетя Галя – вам в последний ряд. Надо, чтобы все поместились.

В конце концов все расселись. Колька долго пыхтит и наконец фотографирует, грозно прикрикнув: «Птичка!»

После чая Лерка, уже совсем сонный, выходит в коридор, прижимая к себе маленький конвертик с заветным подарком от Ксении Лазаревны. Ему не терпится еще раз его рассмотреть, а заодно проверить новый фонарик, положенный под елку родителями. Забравшись в прихожей на скамейку, он прячется под накрывающую его целиком теплую отцовскую дубленку и только вынимает фонарик, как слышит звонкий, какой-то удивительно юный голос Ксении Лазаревны.

– Извольте объясниться, как они к вам попали! – говорит Ксения Лазаревна так, будто она д’Артаньян, вызывающий противника на дуэль. И голос ее дрожит – но не от страха, понимает замеревший под густо пахнущей овечьей шерстью дубленкой Лерка, а от ярости.

– Вы обознались, – отвечает другой голос, он тоже так изменился, что Лерка не сразу его узнает. – Перепутали.

– О, нет, – говорит старуха. – Нет. Я опознала бы их из тысячи.

Никогда не стоит слишком надеяться. Вот и тут: Аллочка, которая по всем расчетам должна была быть еще вполне себе бодрой дамой лет шестидесяти, умерла от сердечного приступа лет двадцать пять тому назад, совсем еще молодой и, если можно судить по детским фото, красивой женщиной. Отец ее, к своему счастью, до этого дня не дожил. Мать, Зинаида Аршинина, оказалась до сих пор жива, но абсолютно недоступна для встречи – проживала, не выходя ни на шаг за обширную территорию элитного дома престарелых.

– Но, в конце концов, дом престарелых – это же не тюрьма? Мы ее сами можем там проведать.