– Вы нечто большее, чем кажетесь.

– Разве мы все не являемся большим, чем кажемся… Жан-Марк?

В голосе Франсуа звучала еле скрытая насмешка. Жан-Марк согласно кивнул:

– Знаете, я очень привязан к Катрин. И был бы непоправимо огорчен, окажись решение Жюльетты несчастливым для моей кузины.

– Вы получите то, за что заплатили. – Франсуа посмотрел в глаза Жан-Марку. – Но я не стану вашей марионеткой. Я пойду своим путем.

– Неужели вы считаете, что я хоть секунду мог подумать, что вас можно дергать за ниточки? Нет, вы крепкий орешек.

Франсуа встал из-за стола.

– Что ж, поскольку мы до конца поняли друг друга, полагаю, пора мне попрощаться с вами до завтра.

Катрин сидела, как обычно, на мраморной скамье в саду. Ее безучастный взгляд машинально остановился на бордюре из розовых кустов за фонтаном. На ней было простое платье из белого муслина с поясом солнечно-желтого цвета. Волосы Катрин перехватила лента в цвет пояса.

По садовой дорожке Франсуа подошел к девушке. Она устремила на него взгляд – взгляд больного ребенка.

Франсуа церемонно поклонился.

– Добрый день, Катрин. Мадемуазель де Кле… Жюльетта сообщила вам, что я приду сегодня?

Катрин кивнула, и ее взгляд, став печальным, вновь устремился на розы.

– Прекрасный день, правда? Робер говорит, скоро придут морозы, но в такой день, как сегодня, в это трудно поверить.

– А она сообщила вам, что… – Франсуа замолчал, ощутив, как в нем что-то перевернулось. Она изменилась. В тот день, в саду, она была подавлена, но жила и чувствовала. Теперь же она казалась вежливой, но далекой, как звезды. – Катрин!

Девушка удивленно взглянула на него.

– Филипп как-то сказал мне, что в Вазаро целые луга цветов неописуемой красоты, но я их почти не помню. Я говорила вам, что уехала оттуда в возрасте четырех лет? Здесь очень милый сад, но мне хотелось бы посмотреть…

– Катрин, через два дня вы выйдете за меня замуж… – Франсуа помедлил. – Если захотите.

– Я не хочу этого, но Жюльетта и Жан-Марк знают, что будет лучше для меня. – Девушка снова заговорила о саде, будто это было самым важным. – Робер собирается будущей весной посадить под высокой каменной стеной белые фиалки. Вообще-то они растут хорошо, но в этом году зима была суровой и погубила их. – Катрин нахмурилась. – Суровость ведь убивает, правда?

– Нет! – Франсуа поймал себя на том, что сжимает кулаки, и заставил себя разжать их. – Нет, если вы будете бороться. Тогда она только закаляет вас.

– Фиалки погибли.

– Люди – не цветы.

– Но разве мы говорили не о цветах? – спросила озадаченная Катрин. – Да, я уверена, мы говорили о фиалках. Я сказала, что Робер собирается…

– Я не хочу говорить о цветах, – перебил Франсуа. – Я хочу знать… – Он запнулся. – Вы доверите мне поступить так, как будет лучше для вас?

– Жюльетта доверяет вам, так что, наверное, и я должна.

– Нет, не Жюльетта. Вы. – Франсуа взял Катрин за подбородок и приподнял ее лицо, так что ей пришлось смотреть ему в глаза. – Вы должны доверять мне. – Он почувствовал, как она сжалась от его прикосновения, словно холодный ветер налетел на осенний сад.

– Пожалуйста, сейчас оставьте меня. Вы… тревожите меня.

– Но вы доверяете мне?

– Вам и Жюльетте. Почему вы не поймете, что единственное, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое? Я не… – Она отодвинулась от его руки. – Ну хорошо, я вам доверяю. Теперь вы уйдете?

– А вы сделаете то, что я скажу?

Катрин резко кивнула, не глядя на Франсуа.

Он глубоко вобрал воздух в легкие и отступил на шаг.

– В таком случае я прощаюсь с вами, Катрин.

– До свидания.

Франсуа повернулся и зашагал к двери, ведущей в дом, а взгляд Катрин уже снова устремился на последние осенние розы.

* * *

Спустя два дня в ратуше Франсуа Эчеле сделал заявление о своем намерении сегодня же, во второй половине дня, жениться на Катрин Вазаро. Как было условлено, вскоре после четырех часов они с Дантоном и Жан-Марк с Катрин встретились у ратуши.

– Это не займет много времени. – Франсуа бросил на Катрин лишь мимолетный взгляд, взяв ее за локоть и отворяя дверь муниципальной палаты. Когда они вошли в комнату, им в уши и в нос ударили пронзительный смех, болтовня, запах духов и немытого тела. – Я намеренно выбрал время, когда все чиновники заняты. Муниципальные власти не тратят время попусту. И сегодня на этой церемонии будет заключено по меньшей мере сорок браков. Должностное лицо произносит короткую речь, потом спрашивает нас, желаем ли мы сочетаться браком. Мы отвечаем «да» – и все кончено.

– Безлико, но интересно. Настоящий греческий хор говорящих «да» и предвещающих матримониальное блаженство. – Губы Жан-Марка скривились, взгляд его упал на мрачного солдата Национальной гвардии, несущего службу у вычурной статуи Гименея. В руках он держал цветы и факел.

Дантон жестом указал на длинный стол. Несколько господ просматривали и подписывали документы. Над столом возвышался помост, где председательствовал муниципальный чиновник.

– Контракты, господа. Я сам велел их составить, чтобы убедиться, что они будут в порядке. – Дантон был невозмутим.

Жан-Марк кивнул в знак согласия.

– Кто посмеет оспаривать законность документов, составленных министром юстиции?

Дантон улыбнулся:

– Я был уверен, что вы поймете. Может, покончим с формальностями, чтобы насладиться счастьем двух этих детей?

Жан-Марку потребовалось больше времени, чтобы прочитать и подписать контракты, чем Катрин и Франсуа – сочетаться браком.

В течение короткой церемонии Жан-Марк не сводил глаз с Катрин, однако она казалась спокойной, собранной и никак не выделялась среди других невест, столпившихся в вестибюле. Жюльетта одела ее в простое темно-синее платье, уложила ее волосы в гладкий узел и посоветовала Катрин надеть соломенную шляпу с широкими полями, отбрасывающими тень на ее лицо.

О чем она думает? – размышлял Жан-Марк. Катрин не промолвила ни словечка с той минуты, как Жюльетта передала ее на его попечение.

Что испытывала Катрин все эти дни? Она никому не давала пробиться за свою защитную оболочку к той девушке, которую они знали когда-то.

Церемония бракосочетания подходила к концу, и Катрин дала требуемое согласие тихим голосом, лишенным всякого выражения.

Дантон хлопнул чиновника по плечу и отпустил несколько грубых шуток, прежде чем вывести их из зала на улицу. Однако, как только они выбрались на Гревскую площадь, он тут же стал серьезным, но был доволен, что все прошло хорошо.