Я рассказал Лене, что ее мама упорно называет меня Сережей.

– Ах ты господи! – грустно засмеялась Лена. – Это мой бывший любовник, мама его в глаза не видела, просто я ей говорила, что есть у меня такой Сережа. Он довольно пошло бросил меня много лет назад, я уж и забыла о нем, а мама все ждет, когда он позвонит и попросит у меня прощения.

Автограф

сцены из жизни элиты

Мой приятель рассказывал:

– Дело было в начале 1990-х, и случилось мне попасть в один ну очень эксклюзивный клуб. Впрочем, тогда других и не было: либо кабаки для красных пиджаков, либо что-то уж совсем неприлично утонченное. С антикварной мебелью, официантами во фраках, мраморными каминами, персидскими коврами, и от всего этого шел жгучий запах позавчера проданных цистерн нефти, платформ с мочевиной и денег, быстрых и опасных.

– Ах ты, художник слова! – я усмехнулся.

– Извини, – засмеялся он в ответ. – Но этот запах, наверное, чуял только я, потому что все было ну очень элегантно и бонтонно. Но не о том речь. А речь о том, что я попал на презентацию новой книги какой-то поэтессы. Имя услышал в первый раз. Книга была напечатана роскошно. Стихи – она их читала вслух – сочетание философской зауми с рискованной эротикой при общей гладкости и ремесленной, я бы сказал, умелости. Презентация была ну очень элитарная. Десять человек, исключая автора, в смысле авторессу. Приятная дама лет тридцати. Я в этой компании был самым, честно скажу, скромным и незаметным. Потому что там было два главных редактора, три знаменитых режиссера, четыре политика и я, мало кому известный писатель.

Сидели вокруг огромного стола карельской березы, на ампирных полукреслах, пили дорогой коньяк из больших каплеобразных бокалов. Рядом с поэтессой стояла стопка ее книг – десять штук.

Все выступили, сказали какие-то более или менее похвальные слова. Я тоже что-то произнес.

Наконец она приступила к надписыванию своих книг. То есть к раздаче автографов. Сейчас это мероприятие называют «автограф-сессия», но тогда таких слов не знали.

Она взяла книгу, раскрыла ее и долго писала что-то красивой авторучкой. Потом протянула ее человеку, который сидел от меня по левую руку, – это был известный политик, депутат, человек из телевизора. Он прочитал, что она ему написала, польщенно заулыбался, поблагодарил. Она взяла из стопки вторую книгу, кивнула тому, кто сидел слева от политика, и тоже писала минуты полторы – это ведь долго!

Она шла по часовой стрелке. Я понял, что я в этой очереди последний. Но не уходить же, в самом деле. Я терпеливо наблюдал, как она, морща лоб и потирая висок пальцем, прилежно пишет автографы – по-научному говоря, «инскрипты» – на своих книгах.

Осталась последняя.

Она раскрыла ее, поставила быстрый росчерк, захлопнула и протянула мне, глядя куда-то в сторону – в сторону знаменитого режиссера, который подошел к ней поцеловать руку.

Я кинул книгу в портфель, повернулся и вышел. У меня сердце билось от злости и унижения. Этим важным людям она писала что-то длинное, уважительное, проникновенное, а мне – поскольку я никто и звать меня никак – просто поставила закорючку. Расписалась. Дала автограф, как знаменитость. Хотя на самом деле вот уж кто «никто и звать никак» – так это она. Даже я со своей мизерной известностью знаменитее ее раз в сто! «Фу! – гневно думал я. – Какие понты, какая спесь…»

Придя домой, я все-таки достал книгу из портфеля.

Раскрыл ее.

На титульном листе был номер телефона.

* * *

– Вот это да! – сказал я, завистливо вздохнув. – Вот это я понимаю, поворот сюжета!

– Да, – кивнул мой приятель. – Я просто обалдел.

– Ну ты ей, конечно, позвонил?

– Конечно.

– Ну и?

– Сначала было долго занято, – сказал он. – А потом никто не взял трубку.Как в кино!

консервативно, то есть без операции

У Кости Балашова ни с того ни с сего вспухла рука. Правая, между кистью и локтем. Какой-то шарик появился, вдруг и непонятно почему. Красный и болит. Вечером не было, а утром – на́ тебе! Костя перепугался и тут же поехал в соседнюю больницу; оказалось, это была клиника мединститута. Ну, тем лучше.

Было лето, было пусто, он заплатил две тысячи в кассу, долго шел по пустому чистому коридору, поскальзываясь на мокром после уборки линолеуме, и искал кабинет номер 307.

Нашел. Там сидел доцент такой-то, Костя сразу забыл фамилию.

– Ну и что? – спросил доцент, помяв пальцами Костину болячку. – Дел на пять минут. Чикнем и вылущим гной.

– Когда? – Костя еще сильнее испугался.

– Да сейчас, чего тянуть. Маша, подготовьте больному руку, – сказал он куда-то за ширму и снова повернулся к Косте. – Пять тысяч. Вы консультацию уже оплатили? Тогда три тысячи в кассу. – И вышел в смежную комнату.

А из-за ширмы появилась Маша.

Нет, она не была как-то особенно красива, стройна, обаятельна. Или нахмурена и сурова, или решительна и деловита, или какие там еще качества могут вот так сразу околдовать сравнительно молодого мужчину – Косте было сорок четыре, а ей около тридцати, наверное. Ну и конечно, вряд ли на него сильно подействовали белый халат и шапочка – он не был любителем всяких ролевых фетишей, девушек в военной форме, строгих учительниц или картиночных секретарш. И медсестер в том числе.

У этой Маши были чуть широковатые скулы, ореховые глаза и губы как будто замшевые. А главное, она каждым движением и взглядом излучала заботу, умелую доброту и спокойную силу. Костя вдруг сильно почувствовал что-то – даже не понял, что именно. Но это странное чувство стало понятным и уютным, превратившись в полное, чуточку расслабленное доверие к ней. Он шепотом спросил, пока она протирала ему руку спиртом и щелкала ногтем по ампуле с обезболивающим:

– Маша, а можно обойтись без резьбы?

– Консервативно? – спросила она.

Костя понял, что она в виду имеет, и кивнул:

– Именно, именно.

– Можно, – шепнула она. – Я вас научу, какую мазь накладывать. Две мази. Только тут надо строго раз в четыре часа перевязываться. Есть кому перевязывать?

Костя промолчал.

– Сами-то сумеете? – поняла она. – Левой-то рукой?

– Конечно!.. А доктор как? Не обидится? – Костя кивнул на дверь, где скрылся доцент такой-то. – Небось, уже ножи точит! – усмехнулся он.

– Скажу, что у вас денег нет, вы застеснялись и убежали, – улыбнулась в ответ Маша.

Она выдала ему два тюбика с мазями, неполных, уже подвернутых снизу. Объяснила – сначала одну, через четыре часа другую, на марлевую салфетку и бинтом сверху, и вот так, пока не пройдет.