Но вот каким-то чутьем Нарма угадал, что ему нужно сейчас, именно в эту минуту догнать Сяяхлю. Гибко изогнувшись, она увернулась от назойливого преследователя, отбежала в сторону Нармы, подразнила его мячом, как бы приглашая догнать. Нарма подскочил на месте и ринулся вслед — и почти тут же понял, что не угнаться ему за стремительной Сяяхлей.

Но сзади слышались подбадривающие крики. Гнались за Сяяхлей и еще двое дюжих парней. Вот один упал, зацепившись ногой за кочку, другой набирал скорость, был посильнее. В сумерках Нарма угадал Пюрвю: широкоплечий, большерукий, он бежал, не сбавляя скорости, загребая воздух ладонями, как веслами на воде.

— Пюрвя! — попросил Нарма соперника, дыша ему в затылок. — Оставь! Дай мне догнать! Ну, я тебя прошу!

— Как бы не так! — недобро покосился через плечо Пюрвя. — Не во всем тебе быть первым!

«Вот почему он просится у старшего табунщика проведать гагу!» — догадался Нарма. Злость прибавила сил. Нарма стал замечать: Пюрвя отстает… Вот они уже поравнялись, бегут рядом. А Сяяхля, будто степная серна, мчалась впереди своих преследователей, недостижимая ни для кого. Наконец Пюрвя, ругнувшись с досады, пропустил Нарму вперед, хотя было мгновение перед этим, когда выбившийся из сил Пюрвя хотел остановить соперника, раскинув руки, но Нарма с такой яростью посмотрел ему в залитое потом лицо, что Пюрвя отшатнулся. Нарма поймал себя на мысли, что если бы пришлось схватиться в драке, он готов был перегрызть сопернику горло.

Пюрвя стал отставать, впрочем не прекращая бег, а Сяяхля в своем белом платье уже не бежала, а как бы порхала, как ночная бабочка над землей. Вот-вот совсем оторвется и улетит в небо. «Все равно будешь моей, небесное создание!» — внушал себе Нарма. Пюрвя окончательно вышел из игры. Это почувствовала или заметила Сяяхля, уведшая того, кого хотела, подальше от остальных парней и девушек. И вдруг она упала, разбросав по траве руки, похожие на лебединые крылья.

— Где мяч? — спросил Нарма, тяжело дыша, рухнув рядом на колени.

Сяяхля насмешливо проговорила:

— Это ты за мячом так долго бегал по степи?

— Нет, я бежал за тобой! — простодушно оправдывался парень. — Я готов так бежать всю жизнь, но боюсь, что ты однажды оторвешься от земли и улетишь в небо!

— Зачем же нам небо, Нарма, когда на земле столько красоты!..

Сяяхля словно оборвала себя — и вдруг притянула к себе голову парня и поцеловала между бровей.

Нарма обалдел от счастья. В голове у него все перепуталось: «Не дай бог, кто увидел! Пропали оба!..»

— Только не задаваться, Нарма! — предупредила Сяяхля. — Это тебе за тот танец, в котором ты переплясал меня… А теперь бежим назад!

— Нет, ради бога, нет! — взмолился Нарма, боясь упустить этот неповторимый миг. — Я готов на все. Пусть меня казнят после!.. Убей меня сама!.. Но я не могу тебя никому отдать, это выше моих сил… Только одно слово… Ты — судьба моя! Я это понял с первого взгляда, еще у колодца… Люблю тебя больше самой жизни!

— Перестань, Нарма, нас услышат, — сказала девушка, освобождаясь от рук парня. — Что тебе еще нужно? Я ответила на твой вопрос еще до того, как ты его задал… Иди же, мой милый, иди поскорее прочь, иначе мы сами же себя погубим.

Она первой подхватилась на ноги и опять запорхала над землей. А Нарма бежал где-то рядом, но не за Сяяхлей, а сторонкой и не спешил, будто нес в себе неслыханные сокровища, дарованные ему самой судьбой.

В ту шумную веселую ночь судьба свела их еще на одну недолгую минутку, и Сяяхля успела сказать:

— Парень, который первым бросился за мною в степь, два года не отстает. Живет он в соседнем хотоне Ламы. Зимой и летом он часто приезжает в наш хотон. Приглядеться — совсем неплохой парень. Отец хотел было отдать меня за него замуж, но я уговорила не отдавать. Наверное, и отцу он не очень глянулся, иначе кто бы меня спрашивал… Два года я не играла в цаган-модн. Если бы не ты, не пришла бы сегодня на игрище.

— Но отец может выдать замуж и за кого-то другого! — шептал с отчаянием Нарма.

— До сегодняшнего дня он мог это сделать. Теперь не пойду даже за нойона! — Она покорно коснулась его руки, словно соединяя этим рукопожатием их судьбы навсегда.

3

Прошло два месяца после того удивительного вечера, и в хотоне Орсуд как бы прибавилось еще одним жителем. Нарма зачастил туда по всякому поводу и без видимых причин. Слова Сяяхли во время игры в цаган-модн сильно обнадежили парня. Он уже почти держал в своих руках сказочную жар-птицу. Но случается, и пойманная птица упорхнет, когда ей отворят дверцу не с той стороны. На пути между сердцами влюбленных вставали преграды, одна за другой. При втором появлении в хотоне у Нармы заметно поубавилось друзей, особенно среди парней. На танцы уже не звали, будто разлюбили его удаль. На расспросы Нармы чаще всего не отвечали или несли околесицу, только бы отговориться. Другие вообще отворачивались, будто и не знакомы.

По обычаю до самой свадьбы парень не имеет права представиться родителям невесты. А вне дома девушку невозможно увидеть месяцами. Встретишь на улице — не смей подойти. На зов не откликнется тем более — не принято.

Совсем измаявшись, Нарма как-то отважился заговорить с отцом любимой. Будь он совсем незнакомым, неизвестным отцу путником, хозяин кибитки должен был пригласить гостя к столу, оказать уважение. Но, видно, с этой затеей припоздал Нарма, упустил время появиться в доме Сяяхли случайным захожим. Намозолил глаза однохотонцам, а те повывернули себе языки, рассуждая о бродящем по окрестностям новом поклоннике Сяяхли.

Старый Нядвид и не поздоровался с Нармой, тут же вышел из кибитки, едва увидел парня на пороге.

Оборотистая тетка Пюрви, устраивавшая ради своего племянника шумные посиделки, оказалась к Нарме добрее, хотя она, конечно, знала о том, что свой же племяш сохнет по Сяяхле. Скорее всего, знала она и о том, что для племяша все надежды потеряны. Тем не менее она без мести кое-что подсказала Нарме, имевшему, по ее разумению, теперь не больше шансов на руку и сердце Сяяхли, чем и ее незадачливый Пюрвя.

— Обычай, — сказала она, — не позволяет и жениху встречаться с невестой до свадьбы, а вы с Сяяхлей — просто уличные знакомые. Что же ты, сынок, извини старую за откровенность, днюешь и ночуешь под порогом ее кибитки? Неприлично это. Я понимаю: тебе тяжело, но и ей, поверь, не легче! Чего