Когда без нескольких минут девять я заехал за Чаморро, все сомнения, гнездившиеся в моей неуемной душе, отпали сами собой. Не растекаясь мыслью по древу, могу выразить свои ощущения одной фразой: мне стало невыразимо больно оттого, что вся эта красота предназначалась не мне, а кому-то другому. Чаморро подобрала волосы — слишком смелое решение, поскольку черты лица не являлись самой привлекательной стороной ее внешности. Но умело нанесенный макияж как нельзя лучше подходил к гладкой прическе и общему стилю. Неброские сережки, тонкое золотое ожерелье, оттенявшие ее персиковую кожу, и розовое платье, ниспадавшее от талии легкими складками, превращали ее в соблазнительную приманку. Моя помощница непременно заставит Салдивара заглотать крючок и не вызовет у него никаких ассоциаций с тем держимордой в юбке, какой ее наверняка изобразил Эхеа, отчитываясь перед боссом после нашего посещения его офиса.

— Выше всяческих похвал, Виргиния, — сдался я.

— Спасибо, — сказала она, избегая встречаться со мной взглядом, но не скрывая счастливой улыбки. — Я попросила совета у Нади, подружки инспектора Савалы.

— Ты серьезно?

— Конечно нет. Мало же ты ценишь мою способность обходиться собственными средствами, — упрекнула она меня.

Я высадил ее на углу метрах в пятидесяти от ресторана и грустно смотрел ей вслед. Стоял теплый вечер начала октября, и, по мере того как ее фигура исчезала в легкой осенней дымке, меня все больше одолевало какое-то непонятное чувство сродни тоске по мечтам, которые мы так долго и страстно лелеем и которые уплывают все дальше и дальше, не даваясь нам в руки. По извращенным законам человеческого бытия мы привыкли взывать к несуществующей памяти несбывшегося и совсем не ценим того, что уже имели или имеем сейчас. Может, меня просто будоражил осенний воздух Мадрида — в это время года и сам город располагает к душевной смуте — а может, этот неустойчивый период перехода от солнечного лета к зимней опустошенности навевал мне воспоминания о юных годах, когда, будучи впечатлительным подростком, я воображал себе одиноких, неприкаянных женщин, бредущих, подобно Чаморро, по темным улицам. Но случись мне встретиться с кем-нибудь из них в реальности, я бы не знал, о чем с ними говорить и что у них просить. Один польский фильм великолепно объясняет суть подобного явления. В нем молодая женщина застигает мальчика за подглядыванием и пытается выяснить, чего же он хочет: поцелуя, любви или что-нибудь еще. Ровным счетом ничего, отвечал паренек.

— Ты меня хорошо слышишь? Если плохо, то посигналь, — раздавшийся в наушниках голос Чаморро вырвал меня из плена осенних грез. Связь работала безукоризненно, и я не стал нажимать на клаксон, давая ей возможность уверенно войти в ресторан.

С этого мгновенья начинались сложности для нас обоих. Для нее они были сопряжены с ответственностью за несение на своих плечах всей тяжести спектакля одного актера, а для меня — с невозможностью вмешаться и прийти ей на помощь. Немного погодя до меня долетели услужливые слова метрдотеля, который поздоровался с Чаморро и, после того как она назвала Альваро Руиса-Кастресану, на чье имя был зарезервирован столик, подтвердил заказ и пригласил ее следовать за ним. Устроившись, Чаморро попросила воды и прошипела в микрофон:

— Пока все чисто. Здесь очень мило. Всего восемь, нет, девять столиков.

Сидя в засаде, я приготовился к тому, что с каждым движением минутной стрелки будет возрастать наше нервное напряжение, но в тот вечер Салдивар против обыкновения приехал раньше, чем обычно. Без пятнадцати десять его машина остановилась у дверей ресторана, и объект нашего внимания вошел в заведение с непринужденностью небожителя — неотъемлемое свойство тех, кому не надо заботиться о парковке, поскольку, куда бы они ни пошли, их сопровождает целый выводок лакеев. Через несколько секунд последовали комментарии Чаморро:

— Он здесь. Приступаю к исполнению миссии, возложенной на меня принадлежностью к женскому полу.

Подпущенная шпилька показалась мне злонамеренным и нечестным выпадом, так как я не мог ответить. Мне оставалось только напрячь слух, чтобы разобрать ее слова в общем гуле голосов, стука приборов и мелодичного звона бокалов. Это продолжалось минут пятнадцать-двадцать. К Чаморро опять подошел метрдотель и любезно осведомился, не желает ли она заказать что-нибудь еще или будет ждать своего кавалера.

— Благодарю вас, я подожду, — ответила моя помощница. — Должно быть, его задержали какие-нибудь дела.

Наконец по наушникам распространился мощный рокот звуковых волн, и меня бросило в жар: я услышал то, чего так ждал и боялся:

— Извините, сеньорита.

— Да? — ответила моя помощница, и это была уже совсем другая, незнакомая мне Чаморро.

— Вижу, вы собираетесь поужинать в одиночестве.

— Боюсь, вы правы, если я вообще не уйду домой. Заставить женщину ждать сорок пять минут — превосходит все приличия, не правда ли? — проворковала она с очаровательной наивностью.

— Не могу не согласиться, — неторопливо ответил Салдивар. — А я вот смотрел на вас и думал, не будет ли грубым попранием приличий, если некий старец попытается воспрепятствовать велению судьбы, обрекшей такую прелестную даму, как вы, на суровое одиночество в разгар вечера.

Наушники заполонил поток липкой патоки и потек прямо мне в уши — пришлось запустить туда мизинец и хорошенько их прочистить. Так вот какую систему обольщения практиковал Салдивар! Назвать ее старомодной — значит ничего не сказать. От нее веяло прямо-таки силурийским периодом.[67]За словами потасканного дон-жуана последовала долгая тишина. Интересно, как отнеслась к нему Чаморро? Скорее всего, у нее в мозгах произошло что-то вроде короткого замыкания или она пыталась расшифровать велеречивые недомолвки Салдивара. Наконец она пришла в себя и ответила:

— А где же прячется этот сердобольный старец, позвольте узнать?

Простенько и со вкусом — прямо в яблочко. Браво, Чаморро! Салдивар растаял:

— Могу я надеяться, что вас не испугает идея поужинать вместе?

— Почему бы нет? — ответила Чаморро, поколебавшись ровно столько, сколько требовал ресторанный этикет.

Раздался шум передвигаемых стульев. Чаморро пересаживалась за столик властителя женских сердец, без сомнения куда более привлекательный, чем тот, который отвели не существующему в природе Альваро Руису-Кастресану. Последний скрип, и из уст моей помощницы выпорхнуло нежное «благодарю». Судя по всему, Салдивар сам подставлял стулья под задницы своих дам.

— Почему вы ужинаете один? — начала беседу Чаморро, ловко мешая беззастенчивость с обезоруживающей наивностью.

— Тому, кто всегда один, не с кем разделить ужин, — ответил Салдивар с горьким придыханием. — Однако не надо меня жалеть — часто я сам призываю одиночество. Хотя порой его полезно нарушать ради общества прелестной женщины.