— Кого же? — спросила Чаморро с интересом.

— Того, кто научился жить без потребностей. И я с трепетом снял бы перед ним шляпу, если бы такие люди существовали в реальности.

Удовлетворив свою страсть к рефлексии, заявленную с истинно философским размахом, которым Салдивар окружил свое настырное ухаживание, он замолчал. Послышался шум расставляемых тарелок для первых блюд. Затем оживленная беседа на десять минут уступила место смачному пережевыванию пищи. Особенно хорошо слышался хруст челюстей моей помощницы, так как на ней был микрофон. Несколько раз они обменялись ничего не значащими репликами насчет еды и вина. Покончив с гастрономическим отделением представления, Салдивар возобновил диалог.

— Ты заставила меня слишком много рассказывать о себе, — сказал он. — Теперь поговорим о тебе.

Настало второе, самое интригующее отделение, и тут вся соль состояла в том, чтобы напустить побольше туману, разбавив его для пущей убедительности разными небылицами. Чаморро развернула блестящую импровизацию на тему наших домашних заготовок. Она вдохновенно врала о счастливом безмятежном прошлом, о путешествиях и бадминтоне, о колледже при женском монастыре, где она проучилась до восемнадцати лет (здесь ее описания отличались особенно красочными подробностями и подозрительной правдоподобностью) и о курсах менеджеров, которые она якобы начала, но так и не закончила. В настоящем она сделала себя хозяйкой магазина, открытом на отцовские деньги на паях с подругами, и слушательницей цикла лекций, не дававших ей никакой практической выгоды, кроме удовольствия, а потом не удержалась и оседлала своего любимого космического Пегаса. Все, как я и предполагал, закончилось разговорами об Альфе Центавра, бурых карликах и антимирах, что, по моим расчетам, должно было привести Салдивара в такое же замешательство, как и меня. Если бы мне пришлось выставлять ей оценку, я бы поставил ей восемь с половиной из возможных десяти баллов.

— Потрясающе, — пробормотал он, огорошенный ее натиском. — Затеряться в бесконечных просторах вселенной — что может быть чудеснее, хотя, честно говоря, страшновато. Что мы по сравнению с ней!

— Ничто. Мы — крупицы звездной пыли и, даже собранные в щепотку человечества, слишком малы, чтобы нас заметить, — ответила Чаморро. — А ведь вселенная вовсе не бесконечна, как принято думать, — просто наш разум не в состоянии постичь ее размеры.

Оба замолчали. Я интуитивно учуял настрой Салдивара. С помощью Чаморро он, сам того не ведая, залез в такие дебри мироздания, что у него вылетели из головы все мысли о флирте. Непритворное волнение вывело его с подмостков той комедии положений, с какой начинался вечер. Не хватало только разговоров о смерти. И тотчас послышался торжественно-печальный голос Леона, который не замедлил исправить досадное упущение.

— Извини, я немного отвлекся, — пробормотал он. — Ты подтолкнула меня к печальным воспоминаниям. Все последнее время мне не дает покоя смерть одного человека. Совсем еще молодого. Он у меня работал. Ужасная трагедия.

— Прости, — оправдывалась Чаморро.

— Не переживай — ты же ничего не знала, — подбодрил ее Салдивар. — За эти дни я многое пережил и понял одно: смерть гораздо ближе, чем мы думаем. В конечном счете, именно она или оправдывает, или отвергает нашу сущность и наши дела. Любое наше действие неумолимо приближает нас к ней, а мы только пытаемся отвоевать для себя несколько лишних мгновений стремительного бега навстречу небытию. Уверенная и непоколебимая, она стоит на пороге, манит нас рукой, а потом уводит за собой, не дав нам времени ощутить и повидать жизнь. Она не просто придет, а придет завтра. Мой друг умер от сердечного приступа в какие-то сорок два года.

— Какая жалость, — взгрустнула Чаморро.

От меня не укрылись то, что Салдивар назвал Тринидада своим другом, и то, что он точно знал его возраст.

— Пятнадцать-двадцать лет назад, когда я еще не добился высокого положения, меня уже терзали страхи, — продолжал Салдивар, — страхи умереть на полпути к цели. Но я уговорил себя продолжить борьбу, и боги сжалились надо мною, однако не пощадили моего друга. Почему? Чем я лучше? Не умнее, не благороднее, не сильнее. Загадка.

Если человек так многословен и с такой легкостью вторгается в деликатную сферу личных чувств, приходят на ум два истолкования его поведения: первое — он настолько не уважает ни своих ближних, ни себя самого, что ему ничего не стоит вывернуть душу перед случайным знакомым, второе и наиболее вероятное — в его откровениях больше лжи, чем правды. В своем стремлении обольстить милую двадцатипятилетнюю девушку Салдивар не стал скаредничать и явил сразу несколько ипостасей своей разносторонней личности. Наверное, он возомнил, будто ему необыкновенно пристал образ благородного, израненного жизнью кабальеро. И у него хватило бесстыдства использовать для этого Тринидада, первого покойника, который подвернулся ему под руку.

Когда Салдивар поменял тему, умненькая Чаморро не попыталась вернуть разговор к умершему другу. Она плыла по течению, предоставляя ему возможность выговориться. Ее собеседник перескакивал с одного предмета на другой, не меняя напыщенного менторского тона, каким подчиненные его подчиненных, то бишь главные редакторы, вещали со страниц его газет. После десерта он заказал шампанское.

— За что пьем? — поинтересовалась Чаморро.

— За то, что ты есть, словом, за тебя — крупинку звездной пыли.

— Спасибо, но я, право, недостойна такого тоста.

— Если бы я только смог объяснить тебе, чего ты стоишь на самом деле! — галантно воскликнул Леон, и я представил, как его маленькие миндальные глазки впились в лицо Чаморро расчетливым взглядом, прикидывая, во сколько она ему обойдется. — Но мой язык бессилен, вот почему я прибегну к другим способам выражения. Будьте любезны!

Последние слова относились к кому-то другому Через некоторое время в микрофоне послышались сначала шуршание, а потом голос Чаморро:

— Большое спасибо. Они прелестны. Когда ты только успел?

— Перед тем, как пригласить тебя за мой столик. В случае твоего отказа я бы швырнул их в Мансанарес[69]вместе с обломками моих надежд. Но ты согласилась, поэтому они спасены, а что делать с надеждами — решать тебе.

Пошлости вызывают во мне жгучий стыд, смешанный с восхищением. Иногда мне очень бы хотелось иметь такое спокойствие и говорить глупости с умным видом. Но у меня не хватает самообладания. Чаморро повела себя в высшей степени сдержанно:

— Еще раз большое спасибо. Чрезвычайно польщена.

Затем Салдивар попросил счет, попрощался с метрдотелем и позвонил по мобильному телефону своему шоферу, распорядившись подать машину ко входу в ресторан. Потом предложил Чаморро:

— Я подброшу тебя до дому, не возражаешь?

— Это лишнее, — сказала моя помощница. — Довези меня до стоянки такси. Вдруг я хочу сохранить в секрете свои координаты.