Как и в России, вооруженное восстание началось в матросской среде: 3 ноября взбунтовалось большинство моряков морского флота Германии. Они не желали выполнять приказ своих командиров: в полном составе всем судам выйти в открытое море для решающего (и, не исключено, самоубийственного) сражения с флотом Великобритании. На военных кораблях его императорского величества затрепетали красные флаги; офицеров моряки попросту вышвырнули за борт, а пулеметы перенесли на грузовики. Всего за три дня Советы рабочих и моряков взяли на себя управление важнейшими морскими портами Северной Германии, а затем стали угрожать наступлением на Берлин. На юге в этот момент как раз полностью развалился австрийский фронт и в Баварии возникла паника. В результате 7 ноября, после произошедшей в Мюнхене бескровной революции, над городом также стали развеваться красные флаги. Страна распадалась на глазах.

К вечеру в субботу, 9 ноября, Людендорф и его соратники-генералы выработали план действий. Они решили, что передадут весь этот хаос каким-нибудь демократам. Лучше всего демократам левого толка. Генералы провели переговоры с председателем Социал-демократической партии, Фридрихом Эбертом, который возглавлял крупнейшую левую фракцию в парламенте, и тот заявил, что готов выполнить свой патриотический долг. Раймунд Претцель, которому тогда было одиннадцать лет, — позже он под псевдонимом Себастьян Хафнер станет ведущим антифашистским журналистом — вспоминал, что́ творилось на улицах города в те выходные: «В воскресенье я впервые услышал звуки выстрелов. За всю войну не было ни одного. А теперь, когда война закончилась, в Берлине начали стрелять… Кто-то разъяснил мне, как отличить по звуку ручной пулемет от станкового. Мы пытались понять, где же идет сражение. Как оказалось, это была довольно бессмысленная стычка между двумя соперничавшими революционными группами, поскольку каждая из них желала занять императорские конюшни. Что ж, революция победила».

Все четыре года войны юный Претцель, настроенный весьма патриотично, внимательно следил за новостями о славных победах германской армии, которые ежедневно вывешивались на доске объявлений у полицейского участка, а вот теперь: «И 9 и 10 ноября на доске еще появлялись армейские бюллетени с привычным содержанием: “отражены попытки неприятеля прорвать фронт”, “после ожесточенного сопротивления наши части отошли на заранее подготовленные позиции”. Но 11 ноября, когда я в обычное время пришел к отделению местной полиции, военных бюллетеней там не было — вообще никаких. Пустая, безмолвная доска зияла отсутствием каких-либо сведений. Я пришел в ужас при одной лишь мысли, что теперь она навсегда останется пустой и черной — и это после того, как изо дня в день, на протяжении многих лет, она поддерживала мой дух и питала мои грезы… И я побрел куда глаза глядят. Ну хоть где-нибудь должны же быть новости с фронта, какие угодно! Наконец я оказался в мало знакомом мне районе города… Как передать вам мои ощущения? Как поведать о чувствах, которые испытал одиннадцатилетний мальчик, мир которого только что рухнул? Как и эти улицы, весь мир отныне был для меня незнакомым, вызывая лишь тревогу… Грандиозная игра явно велась по каким-то своим, тайным правилам, которые я не был в силах понять. Правда, во всем ощущалась некая фальшь, таился обман. Как теперь обрести стабильность и безопасность, веру, надежду, уверенность в будущем?»

В понедельник, и ноября 1918 года, делегаты нового, социал-демократического правительства Германии официально подписали перемирие с представителями Антанты, прекратив участие Германии в Первой мировой войне. Кайзер в своем личном вагоне, инкрустированном золотом и слоновой костью, отправился во вполне комфортабельную ссылку в Голландию. А в Берлине воцарился хаос. Леворадикальные элементы захватывали редакции газет, правительственные здания, магазины и телеграфные пункты. Заняв апартаменты самого кайзера, совершенно опьянев от первого глотка реальной власти, Эберт и его соратники по парламентской фракции вели со странами Антанты переговоры об условиях выхода из войны, и в то же время втайне обсуждали с генералами германской армии, людьми правых убеждений, как подавить революционные выступления на улицах и восстановить порядок. Генералы согласились не предпринимать никаких действий против нового правительства, если только оно даст им возможность использовать «все необходимые силы и средства» для сокрушения левацкой революции. Таким образом, первое демократическое правительство Германии умудрилось одновременно взять на себя полную ответственность за унизительную капитуляцию и передать реальную политическую власть военным правого толка, которые в конечном счете лишь опорочили правительство Веймарской республики и погубили его.

На протяжении всего декабря 1918 года германские солдаты, возвращавшиеся домой с фронта, шли, колонна за колонной, прямо в Берлин. Город, куда вернулись фронтовики, мало напоминал прежнюю прусскую столицу, которую они оставили, уходя на войну, — спокойную, аккуратную, дисциплинированную. «Можно было подумать, что все моральные сдерживающие факторы попросту исчезли, растворились», — вспоминал художник Георг Грос, сам один из таких недавних фронтовиков. Его автобиография содержит, пожалуй, самые яркие и самые мрачные воспоминания о революционных событиях в Берлине и об их последствиях: «Город темный, холодный, переполненный слухами. Улицы больше походят на дикие ущелья, где того и гляди наткнешься на убийц или торговцев кокаином… Никто ничего толком не знал, однако все шепотом передавали друг другу разнообразные слухи».

По улицам Берлина бродили группы вооруженных людей с флагами всевозможных расцветок, с самыми разными политическими лозунгами. Вскоре все привыкли не только к ружейным выстрелам, но и к пулеметным очередям и разрывам ручных гранат. Грос вспоминал: «Жители города, обезумевшие от страха, были не в силах выносить жизнь в четырех стенах и потому, поднимаясь на крыши домов, порой принимались стрелять оттуда — и по голубям, и по людям. Когда полиция, изловив одного из таких “охотников”, продемонстрировала ему человека, которого он поразил своим выстрелом, он лишь сказал: “Но господин полицейский! Я думал, это большой голубь!”».

Солдаты, которым надоело воевать, оставляли оружие в казармах, а сами уходили домой. Или же открыто продавали свое оружие на обычном рынке. «Оружие и боеприпасы можно было приобрести всюду, — писал Грос. — Мой кузен, который демобилизовался несколько позже меня, предложил мне купить у него пулемет, в полном сборе. Он заверил меня, что отдать ему деньги можно частями, и потом спросил, не знаю ли я, кому могли бы пригодиться еще два пулемета и малая полевая пушка».

А вот те, кто не навоевался и свое оружие сохранил, стали объединяться в группировки мафиозного типа, эти слабо связанные друг с другом вооруженные формирования получили название «фрайкор», то есть «добровольческий корпус». В них вступали траншейные солдаты, самые закаленные в боях, нередко это были члены элитных подразделений, которым в годы войны поручали выполнять акции смертников. Их молодые офицеры были людьми, несомненно, храбрыми, физически крепкими и фанатичными, именно таких уже в следующем поколении возьмут себе за образец рядовые войск СС.

Державы Антанты создали юридическую основу для ограничения деятельности немецкой армии, но добровольческим отрядам разрешили пребывать в состоянии боевой готовности, сохранив имеющееся оружие. Возможно, они поступили так, опасаясь угрозы, исходившей, по их представлениям, от Советской России. Тем более что уже осенью 1918-го и зимой 1919 года недавно созданные отряды добровольцев внезапно отправились на восток — сражаться против большевизма. Кроваво-алые плакаты, призывавшие вступать в ряды добровольцев, кричали со стен: «HILF MIR!» («ПОМОГИ МНЕ!»), отражая либо реальный, либо же сознательно сфабрикованный страх перед вторжением Советов. Не получив каких-либо официальных приказов, отряды фрайкора выдвинулись в Польшу, Литву, Латвию — эти же территории нацисты возьмут под свой контроль в 1941 году.