— Человек, которому я когда-нибудь сделаю предложение, поймет это сразу и не станет задавать мне вопросов. Он будет отвечать!

Высунув кончик языка, Дина подписала какой-то документ. Потом взяла тяжелое серебряное пресс-папье, всегда стоявшее на столе, и промокнула — «Дина Грёнэльв».

Промокашка впитала влагу. Зеркальное отражение подписи Дины получилось достаточно четким.

Я Дина. Мы с Нилъсом оба считаем все, что есть в Рейнснесе. Я свободно распоряжаюсь цифрами, где бы они ни находились. Нильс же приговорен к ним. «Раб считает. Господин надзирает». Нильс никому ничего не дает. Даже самому себе. Он похож на Иуду Искариота. Он приговорен быть тем, кто он есть. Иуда пошел и удавился.

Нильс стал сторониться служанок. Жил среди людей сам по себе.

Иногда он видел маленькую Ханну, бегавшую по дому. Он не прикасался к ней. Не подзывал ее к себе. Но совал иногда кусочек бурого сахара из буфета. Быстро. Словно боялся, что его кто-то увидит. Или скороговоркой давал распоряжение приказчику, и тот, отколов кусок сахара, клал его в маленькую ручонку.

У Ханны была золотистая кожа и темные глаза Стине. Но если она была чем-то обижена, она держалась совсем как Нильс, как волчонок, испугавшийся собственной стаи. Это отмечали все, знавшие, кто ее отец.

До ленсмана доходили всякие слухи о Дине.

Как правило, в них не было ничего нового, и он не обращал на них внимания. Но однажды до ушей ленсмана дошло, будто в Рейнснесе Дина и Стине живут как муж с женой.

Это так задело ленсмана, что он тут же отправился в Рейнснес.

Дина уловила приближение урагана.

Войдя в дом, ленсман заявил, что — ему надо поговорить с ней наедине, но потом вдруг присмирел и не мог подобрать нужных слов.

Тема была крайне щепетильная. Он не знал, как начать.

В конце концов он выложил все напрямик на грубом языке людской и стукнул кулаком по столу.

Взгляд Дины блестящим лезвием полоснул ленсмана. Он хорошо знал этот взгляд. И весь сжался.

По ее лицу он видел, что она уже составила план действий. Дина не стала ничего объяснять ленсману. Но открыла дверь в буфетную и велела служанке послать за Нильсом. Кроме того, она попросила прийти в гостиную Стине, Олине, матушку Карен и Андерса.

Нильс очень почтительно относился к ленсману.

Не чуя беды, он невозмутимо вошел в гостиную и, обменявшись с ленсманом рукопожатием, смиренно заложил руки за спину.

Нарукавники съехали ему на запястья, и он покраснел от смущения.

Дина смотрела на него чуть ли не с нежностью.

— Мне стало известно, что Нильс разнюхал кое-что обо мне и о Стине, — сказала она. — Будто мы с ней живем как муж с женой!

Нильс судорожно глотнул воздух. Его даже качнуло. Тесный воротничок душил его.

Смущен был не только ленсман. Все присутствовавшие не знали, куда глаза девать от стыда. Двери на кухню были открыты. Разговор вышел недолгий. Нильс все отрицал. Дина не сомневалась в его вине. И тем не менее выслушала Нильса, который назвал эти слухи злобной болтовней, пущенной для того, чтобы поссорить его с Диной.

Вдруг она наклонилась к нему и заглянула в его стеклянные глаза.

— Я вижу, злобы тебе не занимать! Ну что ж, посмотрим, чья возьмет! — Ее слова как плевок шмякнулись на его ботинки.

Нильс побледнел. Отпрянул. Хотел что-то сказать, но передумал. Все время он беспомощно переводил взгляд с Дины на ленсмана и обратно.

Нильс иногда захаживал в трактир. Будто случайно ронял то слово, то два. Истолковать их иначе, чем ему хотелось, было невозможно.

Ленсман пустил в ход весь свой опыт. И грехи Нильса тут же всплыли наружу. И его непригодность к работе в конторе. И отказ из трусости от отцовства. И жадность. И мечта прибрать к рукам Рейнснес со всем его богатством, женившись на Дине. И наконец, позорный для Нильса отказ Дины.

Когда все это было перечислено, песня Нильса была спета. Люди не понимали, как он мог после этого остаться в Рейнснесе.

Но между Диной и Нильсом воцарился мир. Это был уже неопасный противник.

Дина попросила Олине приготовить жаркое из баранины — хрустящая корочка и под ней нежное розовое мясо. Велела принести из погреба хорошего вина и пригласила всех обитателей дома и родственников из усадьбы ленсмана на обед по случаю примирения.

Нильс молча отклонил приглашение. Он просто не пришел.

Но прибор ему был поставлен. Дина показала всем, что не держит на него зла.

Нильс сидел у себя в конторе с трубкой и отказался идти на обед, когда за ним пришли.

Стине незаметно отнесла ему полную корзину всего, что было на кухне. Она не вошла в контору, но оставила корзину у двери.

Перед сном она зашла, чтобы забрать корзину, — все было съедено и выпито. Осталось лишь немного соуса, кусочки застывшего гарнира да капля вина на дне бутылки. Так же незаметно Стине отнесла пустые тарелки на кухню. Олине промолчала, лишь искоса поглядела на Стине и вздохнула, занимаясь своим делом.

Из гостиной доносились звуки пианино. В них слышалось торжество.

Однажды Дина и Вениамин помогали матушке Карен распутывать мотки шерсти, которые запутала Ханна. Они сидели в комнате у матушки Карен.

Вениамин посмотрел на портреты, что висели на стене, и спросил, где тот человек, который их сделал.

— Педро прислал два письма, — ответила Дина. — Он выставляет свои картины и вполне доволен.

— А где он?

— В Париже.

— А что он там делает?

— Пытается стать знаменитым, — ответила Дина. Матушка Карен сняла со стены портрет Иакова и дала Вениамину подержать его.

— Это Иаков, — торжественно сказала она.

— Тот, который умер, когда меня еще не было?

— Это твой отец, — взволнованно проговорила матушка Карен. — Я уже говорила тебе. Дина, какой был Иаков? — Когда матушка Карен волновалась, ей нельзя было доверять, лучше было обращаться к Дине.

— Иаков был самый красивый человек в нашем приходе. Он был мальчиком матушки Карен, хотя был уже большой и взрослый. Мы с ним были женаты. Он погиб в водопаде еще до того, как ты родился.

Все это Вениамин слышал и раньше. Он видел рубашки и жилетки отца. От них пахло табаком и морем. Так же, как от Андерса.

— Несчастный, так рано умер! — Матушка Карен всхлипнула в крохотный носовой платочек.

Вениамин не спускал с нее глаз. Когда она становилась похожей на маленькую птичку, ему тоже хотелось плакать.

— Умерший человек не может быть несчастным, — сказала Дина. — Несчастные — это живые.

Матушка Карен не стала говорить на эту тему.