он пишет про мои «благородные усилия», а ниже говорит, что в очерке Щербакова нет лжи, хотя именно в этом очерке писарчук утверждает, что я бездельник.

Однако идем дальше… Другой писатель-философ с православным мировоззрением Виктор Тростников в конфликте с Щербаковым и Мартышиным занимал мою позицию. Более того, зная, что настоятель монастыря отец Иоанн вдохновляет этих фарисеев и писарчуков на противостояние со мной, предложил мне поехать с ним в областную епархию к знакомому архиепископу и просить его отправить воинствующего настоятеля в другой монастырь. Подобные предложения прозвучали и во второй раз. Но я не воспользовался авторитетом выдающегося писателя, православного мыслителя и мудрого подвижника Виктора Николаевича Тростникова. С одной стороны, не хотелось подливать, как пишет Лебедев, масла в огонь. А с другой стороны, я обещал своему другу, бывшему помощнику по работе в Думе, ставшему на моей родине священником, отцу Борису (Украинцеву), что не буду хлопотать об отставке настоятеля монастыря.

Какие пути-дороги свели меня с москвичами Володиным и Тростниковым? В голодные и криминальные годы в Москве невозможно было жить, потому по просьбе того и другого я подыскал на своей малой родине два дачных дома. Тростников остался благодарным человеком навсегда, даже попросил меня похлопотать перед местной властью о выделении ему земли на кладбище для будущего вечного упокоения. С Володиным произошли большие метаморфозы. Нас познакомил популярный столичный публицист и писатель, работавший тогда в журнале «Молодая гвардия» Игорь Дьяков. В то начавшееся перестроечное время мы, молодые ребята и комсомольцы, начали проводить субботники по возрождению здешнего монастыря, собрали по селам колокола для звонницы, отбили атаку кришнаитов и попросили прислать для службы в храме православного батюшку. В отместку незакрытый еще райком партии во главе с партийным секретарем Н.А. Шолиным объявил нам войну. Тогда-то в нашу поддержку выступили со страниц районной газеты и Игорь Дьяков, и Эдуард Володин.

Далее история наших взаимоотношений была еще интересней. Для приехавших в район публицистов-патриотов Володина и Лыкошина я подыскал не только бревенчатые дома, но и помог им оформить землю в собственность. Копии слезных заявлений того и другого о помощи у меня до сих пор хранятся. Так как столичные жители хватанули земли больше положенного, то оформлять ее, не будучи фермерами, было сложно. Я решил их проблему. Затем в их деревне рядом с домом Володина поселились их дружки из Баркашовских отрядов. И когда Лыкошин был зверски избит, ребенок запуган до полусмерти, а в огороде националисты поставили виселицу, Лыкошин и Володин прибежали с заявлением ко мне: «Спаси!..». И мне опять пришлось разруливать конфликт, подключать прокуратуру, вести переговоры с воинствующим баркашовцем, имеющим свой правдивый взгляд на конфликт. Но он пообещал мне уехать и сдержал свое слово.

Обострение наших отношений началось после того, как команда Мартышина и Щербакова начала травить и уничтожать мастерскую реставратора Александра Рыбникова. Я заступился за мастера и друга, а они мне этого не простили. Всякие попытки лишить меня депутатского мандата, выкинуть из Союза писателей заканчивались провалом.

Да и дальнейшая история расставила все по своим местам. Коммунист Володин хоть и выступал защитником фарисеев при нашем монастыре, но к вере православной так по большому счету и не пришел. Вначале состоял в партийной команде Зюганова, потом предал его и стал активно обличать вождя коммунистов в ревизионизме и предательстве. Перешел в патриотическую партию Бабурина, но тоже не сработался и хлопнул дверью. Подался в партию спикера Госдумы Селезнева… Постоянное употребление алкоголя сгубило этого неординарного и в то же время конфликтного и беспринципного писателя-философа.

Конфликтность и фарисейство сгубили и Щербакова, нарядившего себя в одежды православного писателя. По крайней мере, про эту особенность писал и кляузник Лебедев, и сам писарчук, когда заваливался в столичные газеты и журналы. «Я православный писатель!» – громогласно заявлял Щербаков, подавая рукопись и рассчитывая при этом на особое привилегированное к его писаниям отношение. По его доносу из редакции областной газеты «Очарованный странник» ушел Виктор Тростников. Но после пасквильных статей о жизни монастыря, где Щербаков обзывал участников крестного хода «крысами» да «туристами», негодовал по поводу того, что ему дали нести не ту икону, какую он желал, его самого перестали привечать в монастыре.

Про все эти завихрения местных фарисеев с горящими глазами, жаждущих испепелить всех, кто с ними не согласен и кто говорит им правду в глаза, Василий Белов знал лучше литератора Лебедева, потому и не согласился с ними, высказал им пожелание исправиться и покаяться.

Письмо сорок третье

Анатолий Николаевич, пожалуй, ты прав насчет всяких писарчуков. И народ говорит буквально так: «Не тронь дерьмо, оно и вонять не будет». Впрочем, твои недруги побаиваются и меня. Молчат. Что дальше?

Как прошли встречи с Куняевым?

Поездка моя в Рим была прекрасна, жаль только, что мало. Особенно на острове Корфу было чудесно, плохо только то, что я боялся купаться (17 градусов вода). С грыжей моей лучше сидеть в тепле.

За Страхова тебе большое спасибо! Мы вскоре едем с ним на Валаам, даже не знаю, надолго ли, я там тоже попробую научиться хотя бы рисовать карандашом, если получится, то попробую и маслом.

Кланяюсь твоему семейству.

Достроил ли дом?

Будь бодр и береги суставы.

Белов.

На конверте стоит дата отправки из Вологды – 27 мая 2003 года.

Белов хоть и много путешествовал по миру, но предпочитал рассказывать больше о поездках по России, чем по зарубежным странам. Путевым очеркам он уделял внимание, охотно их писал, но опять же, в каких публикациях он более искренен, наблюдателен, любопытен?! Пожалуй, в очерке «Дорога на Валаам». А его книга «Раздумья на родине» – это гимн красоте России, это путь к углубленному познанию многотрудной и славной истории нашей Родины.

В этом сборнике есть очерк и о путешествии автора по Италии, называется он «Дважды в году весна». Он тоже познавателен, интересен. Автор даже защищает великого Микеланджело от упрощенной трактовки его жизни как иностранными, так и отечественными искусствоведами. Когда я читал этот очерк, то поразился тому, сколько нужно было прочесть документального материала про жизнь Микеланджело или про историю Флоренции, чтобы вступить в спор с писателем Мережковским и художниками-авангардистами и опровергнуть затем как устоявшиеся мифы, так и навязанные ими ошибочные выводы!

Я перечитал очерк про Валаам и очерк про Италию и утвердился в мысли, что в первом материале автор более раскрепощен, любвеобилен, переживателен.

Посещение греческого острова Корфу, о котором написал Белов в этом письме, не подтолкнуло его к написанию очерка.