— Мил!!! Какие наши годы!

— Кирилл, я думаю: у всех мужчин по две женщины или есть исключение?

— У некоторых и по четыре, и больше — ислам позволяет. Я в Алжире…

— Нет, — прервала его Тулупова. — Я — о наших.

— Не знаю.

— А у президента?

— А как ты представляешь: иметь такую власть и обладать всего одной женщиной? К тому же, — добавил Хирсанов, — он здоровый мужик.

— Значит, и президент такой же… Может, он тоже на сайте? Под каким именем?

— Они там с председателем… — пошутил Хирсанов.

— Каким председателем?

— Председатель — это премьер, — пояснил Хирсанов имевшийся в ходу за Кремлевской стеной сленг. — Могут быть под своими именами. У них одна беда — лица узнаваемые, а имена — что? Обычные.

— И как дальше?

— Что? — не понял Хирсанов.

— Ну и вот, они нашли женщину и что? Не виртуальным же сексом они занимаются?

— А что? Все может быть. Ну, я пошутил, конечно, нет. Я думаю, там все по-другому. Есть доверенные люди, они и ищут девочек для первых лиц.

— Это не ты? — неожиданно спросила Тулупова.

Хирсанов радостно и искренне рассмеялся, у него было легкое настроение:

— Нет, нет — не я.

Неожиданно Тулупова вспомнила о просьбе Вольнова, который не верил, что на сайте может быть человек из Кремля рангом выше дворника или завхоза.

— А действительно, Кирилл, что ты там делаешь?

— Ищу равновесие сил.

— Какое равновесие? — не поняла Тулупова.

— Тебе лучше не знать. Бумажки пишу, бумажки, разные. Разные бумажки…

— Дай почитать, — попросила Тулупова.

— Все секретные — а у тебя допуска нет. Зачем тебе?

— Женское любопытство. Интересно. И все. Я же библиотекарь. Мы, как собаки, все понимаем, все читаем, а только написать ничего не можем. Ты — пишешь. Мне интересно.

— Теперь я понимаю, что мне в тебе нравится, кроме голубых глаз и твоей прекрасной груди, конечно.

— Дай почитать, неужели только тайны есть, — Людмила подхватила легкую интонацию, предложенную Хирсановым. — Что-нибудь несекретное должно остаться для народа?

— Есть. — Хирсанов вспоминал, какие записки наверх он писал в последнее время, и решил, что можно найти безобидные бумаги из обзоров, которые получал по рассылке. — Я пришлю тебе недельный обзор. Найду неделю, когда ничего особенного не было, и пришлю. Почитаешь и поймешь, что значит руководить страной.

— И что?

— Что? — Хирсанов на секунду задумался. — Поймешь — кто ей руководить не должен.

— Вы там о простом народе-то вообще никогда не думаете, только о ваших играх, — повторила Тулупова.

— Нет, только о нем, — рассмеялся Хирсанов. — День и ночь. Вот сейчас, я думаю, нам надо поесть. Народ — “за”? Или — “против”? Мне есть хочется. Мясо хочу.

Хирсанов помнил, что где-то тут, на выезде из Московской области, была придорожная шашлычная. Когда он ездил в поселок Урицкого, к своему приятелю, можно сказать, другу и компаньону по бизнесу — Анатолию Нихансу, обрусевшему немцу, из поволжских, он раза два тут останавливался.

— Я не хочу, — сказала Тулупова.

— Не хочу — детское слово, — ответил Хирсанов и немного сбавил скорость, чтобы лучше вглядываться в темноту.

Через несколько километров, которыми измерялось не только расстояние, но и длинная, пустая, многокилометровая пауза в разговоре — пока она длилась, им удалось понять, что они ничем не связаны, ни рестораном, ни тем, что было потом в библиотеке, ни бодрящим осенним холодком, ничем — в свете фар на обочине прочиталась надпись “Хорошие шашлыки”.

— Вот это. Приехали, — сказал Хирсанов. — Будем есть.

Он съехал с трассы и припарковал машину около входа в старый, разбитый павильон со стеклянной дверью. В этот момент из нее с шампурами с мясом выходил пожилой, седовласый азербайджанец. В его фигуре было что-то необычное, что сразу бросалось в глаза, но трудно определяемое — глубокая усталость, не проходившая никогда, ни днем, ни ночью, даже во сне. Он шел к железному горящему мангалу, что стоял на улице, под фонарем.

— Какой мясо будешь кушать? — имитируя резвость, спросил азербайджанец выходящего из машины Хирсанова. — Какой хочешь? Телятина, баранина, свинина хорошая.

— Хорошая?

— Очень хорошая, свежия — утром бегал еще.

— Мил, что будешь: свинина, баранина, телятина? — спросил Хирсанов Тулупову, которая вслед за ним вышла из автомобиля.

— Я ничего не хочу.

— Как не хочешь, — сказал азербайджанец, укладывая шампуры на мангал. — Утром бегал. А теперь ешь.

— Мне один кусочек. Я возьму у тебя, — сказала Людмила Хирсанову. — Один.

— Пальчики оближешь. Ечо захочешь…

Хирсанову нравился этот мангальщик, ему вообще нравились люди, укладывающиеся в картинку, классический образ, почти ненастоящий, кажется, придуманный. Только потом внедренный в жизнь. Нравилось само узнавание, как ребенку нравится называть картинки в букваре и каждый раз удивляться и произносить: арбуз, белка, горох… Разговорчивый, услужливый азербайджанец был именно таким — вырванной страницей из букваря. Кириллу хотелось что-то ему сказать или спросить, посылая сообщение в ответ из своего образа: богатого, респектабельного московского человека, вылезшего из джипа с кожаными сиденьями:

— Я не первый раз у тебя. Знаю, вкусный у тебя шашлык, вкусный…

— Я тебя помню, ти был тут. Я всех помню. А женщин не биль, — подхватил азербайджанец, показывая на Людмилу. — Не биль?

— Да, она не была, — и добавил, обращаясь к Тулуповой: — Он такой…

— …Камиль, — подсказал свое имя азербайджанец.

— …Камиль такой “шашлик” готовит — надо его есть. И всех помнит. Всех?

— Всех, — подтвердил Камиль.

— Кусочек, один кусочек, — повторила Тулупова, осматриваясь вокруг.

В темноте, ближе к придорожной полосе, сверкая белыми пятнами, привязанная к дереву стояла исхудавшая холмогорская корова. Ее глаза были направлены на пылающий жаром мангал, на Камиля, на Тулупову, на Хирсанова. Она не мычала, только каменно смотрела большими глазами в их сторону, но ее непроизнесенное, неслышимое мычание было во всем ночном пейзаже, включавшем и луну, и чистое, подсвеченное ею же небо, и сухой желтый лист, поднимаемый ветром на дорогу.

— А почему здесь корова? — спросила Тулупова. — Зачем?

Азербайджанец не отвечал. Но Людмила и без него поняла, для чего тут стояла корова.

Камиль негромко крикнул что-то по-азербайджански в сторону павильона — тут же, как специально заготовленный, из двери выбежал мальчик. Тулупова сначала подумала, что это сын, но, еще раз взглянув на мангальщика, решила, что это может быть и внук. Ему было лет десять, и он также был усталый, с недетскими глазами, но очень ладненький, цирковой. Камиль сказал на азербайджанском, что надо принести сюда. Из потока непонятных звуков Тулупова услышала только “талелька”, что означало тарелку, и слово “хлеб”. Ничего лишнего, уху было приятно.