Нестор теряется. Он почти отчаялся. Время три пятнадцать дня. Через сорок пять минут заступать на службу. Он пришел уже по третьему объявлению за три часа… и в этой квартире он просто должен остаться. Пополам с этим длинным и мосластым, немного сутулым русским он вполне может ее снимать… и ему необходимо ее снять! Еще одну ночь вроде прошлой, когда ему не осталось иного, как только согласиться, чтобы его подобрали с улицы, будто бездомную кошку, и кто – журналист Yo No Creo el Herald! – Нестор просто не переживет. С Евгением они беседуют в убогой передней, разделяющей две тесные жилые комнаты… В переднюю втиснуты малюсенькая замызганная кухонька, малюсенькая замызганная ванная и стандартная дребезжащая входная дверь в алюминиевом переплете, какие всегда стоят в дешевых съемных квартирах типа этой. Евгений, стало быть, «художник-график». Квартиру, в которую ищет компаньона, он называет «студией». Нестору неведомо, что такое «художник-график», но художник есть художник, и он живет и работает в студии… И вот он спрашивает: что он, Нестор, понимает в искусстве? Что он понимает в искусстве?! У Нестора падает сердце.:::::: ¡Dios mío! В разговоре об искусстве я пас на второй фразе. Нет ни малейшего смысла притворяться. Проклятье! Лучше уж, глядя ему в глаза, встретить свою участь как мужчина.::::::

– Что я понимаю в искусстве? Сказать по правде… ничего.

– Ур-ра! – восклицает Евгений.

Вскидывает кулак к плечу и, как американский атлет, выталкивает его вверх, распрямляя локоть.

– Хотите половину студии? Она ваша, мой друг!

Видя ошарашенное лицо Нестора, он продолжает:

– Графика сегодня не в лучших временах, и я не могу снимать эту студию одним. Последний, кого я тут хочу видеть, это кто думает, будто понимает в искусстве, кто хочет говорить об искусстве, и потом он начинает мне советовать!

Евгений закрывает глаза ладонью и качает головой, потом снова смотрит на Нестора.

– Поверьте, для меня нет судьбы страшней. Вы полицейский. Как бы вы понравили, если кто-нибудь придет, и он думает, что знает «про копов» или он хочет знать про копов, и вы ему должны рассказать… Вы через неделю в сумасшествии!

Кроме того, Евгений не хочет жить среди русских на Санни-Айлз или в Халландейле. Они тоже выводят его из себя. Здесь, в этой студии на Коконат-гроув, ему спокойнее. И никому не помешает, что Евгению нравится работать за полночь: ночью Нестор на дежурстве.

:::::: Превосходно!:::::: про себя констатирует Нестор.:::::: Мы оба чужаки, ты из России, я из Хайалии. Может быть, нам удастся не пропасть в Майами.:::::: Он тут же выписывает Евгению чек, показывает полицейский жетон и предлагает записать номер жетона. Евгений жмет плечами и говорит:

– Да ни к чему…

Похоже, ему тоже не терпится с кем-нибудь разделить эту студию.

Об этом Шеф никогда не говорил ни с кем… ни с кем… Не дурак же он, в конце концов. Люди скорее станут говорить про собственную половую жизнь – среди копов многих порой просто не заткнуть, – про свои доходы, или про неудачный брак, или про свои грехи перед Богом… хоть о чем, только не о своем статусе в этом мире… о положении в общественной иерархии, авторитете или его катастрофическом отсутствии, об уважении, которое им оказывают, или о том, которого не оказывают, о своей зависти и неприязни к тем, кто просто купается в общем поклонении, куда бы ни направил стопы…

Все это проносится в голове Шефа в единый миг, пока его водитель сержант Санчес тормозит служебный «Кадиллак эскаладу» перед зданием мэрии. Мэрия Майами – до странности небольшое белое здание, одиноко стоящее на прямоугольнике бывшей свалки площадью в пол-акра, вдающемся в воды Бискейна. «Эскалада» при этом – здоровенный громила, черный, с тонированными стеклами и без единого указания на то, что это полицейская машина… если не считать низкой поперечной балки наверху, усаженной прожекторами и мигалками, да лампочки размером с монету на приборном щитке, испускающей зловещие рентгеновски-синие лучи. Едва они останавливаются, Шеф проворно спрыгивает с переднего пассажирского сиденья… с переднего, рядом с водителем. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы люди думали, будто он – старый хрыч, которого нужно возить. Как и многим мужчинам в середине пятого десятка, ему хочется выглядеть молодым, спортивным, сильным… И вот он спрыгивает, воображая себя львом, или тигром, или леопардом… в общем, олицетворением грациозной мощи. Какое зрелище! В любом случае он уверен, что зрелище – высший класс… ведь спросить кого-нибудь вряд ли получится, верно? На нем темно-синие, военного кроя рубашка, галстук и брюки, черные туфли и темные солнечные очки на пол-лица. Без пиджака: ведь это Майами, десять утра, сентябрь, космическая синяя лампа висит высоко в небе, и на улице уже плюс восемьдесят восемь по Фаренгейту. Шею, которая, как он полагает, кажется людям толстой, как древесный ствол, обрамляет… с двух сторон по четыре золотых звезды на синем форменном воротнике… созвездие из восьми светил общим счетом… а над этим озвёзженным древесным стволом Шефово… темное лицо. Шесть футов четыре дюйма ростом, двести тридцать фунтов весом, с широченными плечами и несомненный афроамериканец… и начальник полицейского управления.

Да-да, как же пялятся на него входящие и выходящие из мэрии – и ему это по сердцу! «Эскалада» стоит на кольце прямо напротив входа в здание. Шеф ступает на тротуар. Секунду медлит. Он сгибает руки и, выставив локти в стороны, с глубоким вдохом отводит плечи, сколько может, назад. Как будто потяаааагивается после тесной машины. На самом деле он расправляет грудь, чтобы как можно мощнее бугрилась. Он готов биться об заклад, что так выглядит в два раза здоровее… но, конечно, спросить кого-нибудь об этом вряд ли получится, так ведь…

Он еще не закончил потягиваться и охорашиваться, как…

– Привет, Шеф!

Совсем молодой парень, совершенно явный пожизненный чиновник… светлокожий, видимо кубинец… выходя из здания, почтительно улыбается Шефу и уважительно салютует рукой, бросая ладонь от виска как бы в незаконченном воинском приветствии. Встречал ли Шеф этого парнишку прежде? Не работал ли он в Отделе… как его там? Но кто бы он ни был, он оказывает почтение… Шеф одаривает его царственной улыбкой и отвечает:

– Привет, босс!

Едва Шеф успевает вернуть плечи в нормальное положение, мимо спешит парочка средних лет – направляются в мэрию. С виду тоже кубинцы. Мужчина поворачивает голову и кричит:

– Как дела, Шеф?

Почтение. Шеф одаривает прохожего царственной улыбкой и удостаивает своим: «Привет, босс».

Затем быстро одно за другим новое «Привет, Шеф!» и «Как поживаете, Шеф?», потом «Привет, Сай!» – сокращенно от Сайрус, как его зовут по имени, – и «Задай им, Сай!», а он еще даже не дошел до дверей. Горожанам, кажется, в радость выражать ему почтение приветствиями, рифмующимися с «Сай». Фамилия Шефа, Букер, уже превыше их поэтических талантов, что, на его взгляд, даже хорошо. Иначе все обращения, которые он услышит, будут насмешкой или расовым, если не личным, оскорблением… штукер, пукер, хукер, каучукер… Да, лучше уж без этого…