Только ли бесконечные войны и страшные болезни стерли их с благодатных островов? Или сами греки стали настолько мелки и бессильны, что не смогли противостоять нашествию врагов и кары небес? Где вы потомки Геракла и Ахилла, Кимона и Перикла, Аристотеля и Александра Македонского?

Марко Санудо тогда решил проблему. Решил чисто по-купечески, ибо купцом он был от Бога! Он приглашал, а точнее покупал греков из Европейского и Азиатского материков. Освобождал от налогов, закупал зерно для посевов, лозу для виноградников и множество рабов в помощь поселенцам. Тогда он мог это себе позволить. Ведь в его руках было золото из Константинополя. То золото, что он получил после взятия столицы Византийской империи крестоносцами, как арматор[87], на своих кораблях доставивший едва ли не половину войска Христового. Так устроил сам дож Генри Дандоло!

Из-за этого золота христиане из многих уголков Европы вырезали сто тысяч христиан Константинополя! А потом нашли в домах убитых и в храмах столько серебра, золота и драгоценных камней, что даже самый нищий из крестоносцев стал богаче своего феодала, нежелавшего отпускать его в поход.

Еще бы! Только в храме Святой Софии было столько золота, что для его вывоза пришлось в святое место пригонять ослов и мулов. Изрубив в куски один только святой престол, слитый из золота с драгоценными камнями, они нагрузили с десяток мулов. Да так нагрузили, что вьючные животные не могли подняться, скользили и падали на мраморном помосте. Тогда их стали поднимать копьями. От этих ран скотина опорожнялась, и этим и своей кровью оскверняя святилище.

Но разве горящим от жадности христианам было до этого дело? В их глазах и руках было золото, золото, золото!

Эх, были славные и выгодные времена!

У Джованни Санудо нет столько золота, как у его предка, чтобы заселить колонистами греками поселения своего Архипелага. Более того, у него не так уж и много воинов, чтобы защитить тех, кто есть. А подданных становится все меньше. Половину сожрала проклятая чума. А остальных методично вывозят с островов проклятые турки-османы во время своих пиратских набегов.

Проклятые османы! Проклятие всей жизни Джованни Санудо. Заноза, которую невозможно вытащить из мозга. Она постоянно сверлит разум герцога наксосского и требует отмщения!

А тут еще и мелкие занозы…

– Езжайте, герцог. Путь для вас сегодня свободен! – воскликнул возвратившийся деспот Мореи.

Одной занозой меньше.

А еще… Неужели все же придется завозить на острова арнаутов? Это если план герцога провалится и придется ему остаток дней провести на островах Архипелага. Эту занозу пока не вытащить. А сколько их еще в голове Джованни Санудо!

* * *

«Что это? Ах, да! Это знаменитый мост через Арахтос. И что в нем знаменитого?»

Джованни Санудо с огорчением посмотрел на длинный, узкий, арочный мост, сложенный из дикого камня, на котором едва умещалась повозка.

– Ну, чего стал?! – закричал Стешко на возчика.

Тот проворно соскочил, на выложенную камнем, дорогу перед мостом и взял правую лошадь под узду. На место возчика тут же уселись девушки.

– Шагом! – велел герцог и мельком глянул на девушек.

Те быстро опустили головы, но едва его светлость отвернулся, продолжили свой спор:

– Мы же хотим помочь этим несчастным душам?

Кэтрин кивнула головой:

– Хотим. Давай все же споем «Ave Maria[88]».

– Я не слышала эту песню. В нашей маленькой церкви только молились, – огорчилась Грета.

– А я пела ее в соборе. Знаю. Тогда вот что; ты пой свою песню, а я свою. Хорошо?

– Хорошо.

Едва кони ступили на камни моста, Джованни Санудо услышал:

Девочкам маленьким самим без причин

Ходить в лес нельзя, нельзя.

На тропинках встречается много мужчин

Говорить с ними нельзя, нельзя…

И тут полголоса Греты покрыла своим высоким распевом Кэтрин:

Радуйся, Мария, благодати полная!

Господь с тобою;

Благословенна Ты между женами,

И благословен плод чрева Твоего – Иисус.

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных,

Ныне и в час смерти нашей. Аминь.

Хорошо пела младшая из девушек, высоко, на чистой церковной латыни. Пела так, что душа открывалась. Заслушаться можно. Если бы ей только не мешала глупая детская песенка на жестком германском наречии:

Коварных речей не слушай, беги

Оглядываться помни нельзя, нельзя.

Оглянешься, волком станет он

Убежать от него нельзя, нельзя…

«Дети… Какие они все такие еще дети. Глупые дети, наслушавшиеся глупых россказней».

Джованни Санудо даже улыбнулся. Жаль, что он никогда не сможет улыбнуться песням своих детей.

«И кому это было угодно… Господу или сатане?», – в который раз прозвучал в душе герцога проклятый вопрос. Нужно было уйти от него, чтобы вновь не завести его в болезненные уголки сердца.

– Ну, чего опять стал? – громогласно спросил едущий сзади повозки Стешко.

Джованни Санудо повернулся в седле.

Пара коней повозки остановилась на середине моста, и, вытянув передние ноги, упрямо задирала головы верх.

– Чего стали? Пошли, пошли! – закричал возчик, и стал ладонью бить по конским губам.

Кони мотали головами, дергали ушами, взмахивали хвостами, но упорно не желали двигаться с места.

– Я вам сейчас…

Стешко соскочил со своего коня, протиснулся между повозкой и поручнем моста. Он сердито глянул на девушек:

– В лесу нужно было петь.

Едва девушки скрылись в шатре повозки, властелич дал волю своей плетке.

– Пошли, пошли, пошли!..

– Не нужно их бить. Они же живые! – выкрикнула, на миг высунувшаяся Грета, и что-то сердито добавила на языке своих земель.

Ответить ей Стешко не успел. Сильный порыв ветра, сорвавшийся с вершины ближайшей горы, запутал серба в плаще, затем поднялся ввысь и оттуда всем невидимым телом ударился о проезжую часть моста. Потеряв на мгновение силу, ветер утих, но еще через мгновение собрал пыль и погнал ее вдоль правого перила. Достигнув края моста, ветер нырнул под него. И тут…

Мост мелко задрожал, как человек, не смеющий, но желающий заплакать. Такой человек помимо воли начинает тихонько скулить, жалобно для окружающих и незаметно для себя. Каменный мост не скулил, он вначале тихо, а затем более отчетливо завыл. Завыл болью воздушного потока, трущегося о шершавые от времени арки моста. Завыл, угодив на время своей плотностью в пустоты каменных быков. Завыл, коснувшись холода горной реки. Завыл тысячью мелких причин, слившихся в протяжный звук, что заставил стоявших на мосту и возле него людей перекреститься трижды.