– Девы плачут, – тихо вымолвил возчик.

Стешко мрачно посмотрел на него и что силы хлестанул под брюхо ближнего коня. Тот заржал от боли и с силой потянул повозку и второго коня.

* * *

Джованни Санудо был вне себя. Будь он на «Виктории» уже давно бы летели во все стороны от его мощных ударов слуги и те, кто подвернется, не успев спрыгнуть с пути его светлости.

Еще бы не гневаться. Во всем проклятом городишке не нашлось достойного места для великого герцога наксосского. Все дома и домишки, хозяйственные постройки и хлева, грязные таверны и даже храмы были забиты сотнями благородных гостей, их воинами, слугами, оружием, утварью, мешками и корзинами. Лошади, тягловые быки, мулы и ослы загромождали прямые, еще римские улицы, беспрерывно жуя сено и вываливая кучи навоза под собственные копыта.

А еще эта людская сутолока. Кто-то бежал с пустым кувшином, кто-то раскачивался, припадая к горлышку полных. Кто-то злобно ругался и махал кулаками, кто-то преспокойно сопел в глубоком сне возле лишенных окон стен домов, выходящих на улицу. Кто-то разносил горячий хлеб и тыкал каждому встречному его под нос, кто-то застыл в холодном поту, в сотый раз хватаясь за пояс, на котором весел кошель с деньгами.

В этом Вавилоне, который возникает всякий раз, стоит могущественному правителю объявить большую охоту, рыцарский турнир, собственную свадьбу или коронацию, не было порядка и быть не могло. А как установить порядок, если каждый граф, барон, герцог, а то и просто рыцарь готов с мечом в руках доказывать свое благородное право не делать того, что его притесняет, или ущемляет?

Джованни Санудо уже более часа седел в седле, ожидая известий от посланных на поиски пристанища своих людей, а еще более не желая испоганить превосходные сафьяновые сапожки с длиннющими, загнутыми к небу носками в уличной каше из грязи, навоза, сена, обглоданных костей, битой керамики и другого хлама.

Гнев, душивший великого герцога, не позволил сразу же узреть склонившегося перед ним маленького человечка в ничем непримечательных одеждах. Наконец Джованни Санудо тяжело выдохнул и опустил голову:

– Чего тебе?

Человечек еще ниже поклонился и в этом поклоне приподнял голову:

– О, достойный герцог, вы узнаете старого торговца и банкира[89]из Сплита?

– Герш! – герцог изумленно уставился на купца, не гнушавшегося зарабатывать на расширении торговли и скользким ремеслом менялы. – Ты то как здесь? Если ты о долгах…

Герш, все в том же поклоне, категорически замахал руками:

– Нет, нет… Не сейчас. Об этом поговорим, когда достойный герцог устроится подобающим образом!

Джованни Санудо пристал на стременах и тоскливо огляделся. Опустившись в седло, он даже наклонился вперед:

– Говори.

– Когда счастливое известие о том, что король Душан приглашает на большую охоту благородных гостей, достигла стен древнего Сплита, я сказал себе: «А почему бы и мне не быть там. Почему я должен сидеть дома, когда во мне и в моих товарах нуждается так много благородных людей»! И я собрал в путь десять повозок… Всего по мелочам и не только. И вот уже второй день я брожу по этим улицам (Герш с неприязнью посмотрел на свои густо облепленные грязью сандалии на пробковой подошве), и что?

– Герш, говори то, что я желаю услышать.

– Шатер, – тут же выпалил купец. – Шатер достойный самого короля Душана. Есть еще шатры, чуть скромнее, для ваших благородных дам и рыцарей.

Уже через час Джованни Санудо сидел на мягком табурете за небольшим столом и с наслаждением потягивал превосходное вино из виноградников Монемвасии, приложение к весьма удобному и представительному шатру.

– Вы довольны старым Гершем?

Джованни Санудо снисходительно кивнул головой:

– А что там король Душан? Когда начнется охота?

Старый купец тяжко вздохнул:

– Это моя печаль последних дней. Никто ничего не покупает. Все ждут, когда кто-то первым покинет Арту.

– Вот как? – изумился герцог.

– Король несколько дней назад неудачно спрыгнул с коня и повредил колено. Печаль. Такая печаль… А как хорошо думалось. Сколько всего нужно благородным господам для охоты… И надо же такому случиться. А тут еще множество купцов из Венеции, Дубровника, даже из Константинополя. И все толкают старого Герша. Кто ему поможет? Кто его защитит? Тяжелые времена. Как тут без покровителя? Одна надежда – ваша светлость…

– Колено, – задумчиво произнес Джованни Санудо. – Кажется, я смогу помочь…

– Старому Гершу? – в волнении склонился купец.

Герцог наксосский взмахом руки велел ему удалиться.

– Это Парикия, – со вздохом произнес Весельчак и, вопреки своей привычке, не улыбнулся.

Гудо посмотрел на впереди сидящих гребцов. Головы всех их без исключения были повернуты направо, где за синими водами широкого залива от береговой кромки поднимался в один этаж, выбеленный до рези в глазах небольшой город. Изредка эту белую стену зубцами поднимали двухэтажные дома, крытые бурой черепицей, над которыми главенствовала большая церковь с той же черепицей и контрастирующими с остальными зданиями города едва ли не коричневыми стенами.

А уж над всем этими сине-бело-бурыми полосами возвышалась на холме крепость, стены и башни которой, сложенные из мрамора и известняка, единым драгоценным камнем, переливались, гранями ломая щедрое солнце. И все это на фоне плавных очертаний лесистых гор, на которых кривые стволы сосен, мохнатые пики кипарисов, и бессчетные руки-ветви всевозможных кустарников колыхали небесную лазурь.

– Глаз бы радовался таким чудесам, если бы не знать, что в горах этих, – грустно вымолвил Ральф.

– Это хорошо…

– Что хорошо, Весельчак?

– А то хорошо, дружище Ральф, что жизнь наша не скучная. Вот по морю поплавали, теперь в прохладе пещер отдохнем, а там, может, что еще веселее случится.

– Смотрю я на тебя и удивляюсь; ты на самом деле такой, или прикидываешься? Все у тебя хорошо и весело. А я слыхал, что в этих лазах и тоннелях так страшно, что редкий человечек выходит оттуда с тем цветом волос, с которым туда его затолкали. Даже мальчишки возвращаются седые и с морщинами на лице. Если вообще кто-нибудь оттуда выползает. Эй! Ты как думаешь?

Гудо не хотелось отвечать ни на этот, ни на какой либо другой вопрос. Но в последние дни между товарищами по веслу установились вполне человеческие отношения. Более того. По мере приближения к неотвратимым ужасам, что готовила гребцам-невольникам жизнь на Паросе, их сердца становились мягче, а разговоры более уважительными.