Она теперь часто сидела у окна, смотрела на уличную московскую суету. Полина Сергеевна не завидовала тем, кто может купить авиабилет на экзотические острова, где по финиковым пальмам скачут нахальные обезьяны. Она завидовала тем московским труженикам, которых наблюдала из окна: невыспавшиеся, толком не позавтракавшие, с утренней скованностью движений, они бежали к троллейбусу, притормозившему на остановке. Успеть в троллейбус, не опоздать на работу, быть стиснутым в салоне, вспомнить, что забыт телефон, и с ужасом подумать: «А дверь я закрыл?» Нервные, суетливые, перегруженные заботами, и потому легко агрессивные, скорые на отповедь человеку, наступившему на ногу, постоянно куда-то бегущие… они не понимали, что счастливы. А ее радость от простых, рутинных каждодневных действий возносила Полину Сергеевну на небывалые прежде высоты — словно ей открывался смысл бытия или она становилась пророком. Хотелось распахнуть окно и крикнуть: «Люди! Радуйтесь! Вы живете и будете жить!»

Полина Сергеевна улыбалась, посмеивалась над своими желаниями, которые привели бы к тому, что она окончила свои дни в сумасшедшем доме. Недаром многих пророков причисляли к душевно больным.

Судьба была благосклонна к Полине Сергеевне — ее болезнь не сопровождалась сильными болями. Полина Сергеевна медленно угасала, таяли силы, их приходилось строго рассчитывать. На последний визит в торговый центр за одеждой Полина Сергеевна потратила три часа, два из них отдыхала на скамеечке. Зашла в один бутик, купила белье и ночные сорочки (для больницы), вернулась на скамеечку, отдохнула, даже задремала, потом отправилась в другой магазин. Примерки отобрали бы много сил, поэтому покупала на глаз. Ей теперь нужен был сорок второй размер, а это были в основном легкомысленные девичьи наряды. Продавцы предлагали ей помощь, Полина Сергеевна благодарила и отказывалась. Не скажешь ведь: «Мне надо подобрать то, в чем меня будут хоронить». Она купила черный костюм — удлиненная юбка, жакет, белая блузка и галстук шнурочком. «Я буду похожа на учительницу дореволюционной гимназии. Хотя на молоденькой девочке этот костюм смотрелся бы стильно — этакий привет классике».

Дома она собрала пакет, кажется, в русских деревнях старушки называли такие заготовки «погребальное», и убрала его в шкаф. Полина Сергеевна не стала подписывать пакет, Лея догадается. И письма прощального не написала. Что она им скажет? Любит, просит прощения, желает жить долго и счастливо? Это и так ясно. В письменном прощании есть нечто театральное, наигранное, мелодраматическое, сентиментальное — ненатуральное. И суицидальное, а кончать жизнь самоубийством Полина Сергеевна не собиралась. Эгоизм смертника не должен превосходить силу удара, который обрушится на близких. У Сеньки поселится в душе мохнатый жирный паук терзаний — мама покончила с собой! Не поделилась со мной, не доверила! Хотя тут нечего доверять, средств и способов вылечиться не существует.

Когда признаки угасания сделались уж очень явными, она сказала родным, что у нее обнаружили анемию, отсюда и бессилие. Ее попытались завалить банками с икрой, Лея давила из гранатов сок, Ольга Владимировна уговаривала есть полусырую говяжью печень. Единожды соврав, обрекаешь себя жить в лукавстве. Полине Сергеевне пришлось говорить, что у нее особенная анемия, от которой помогают только лекарства, прописанные доктором, она их пьет регулярно.

Полина Сергеевна постепенно отдалялась от семейных забот и проблем, радовалась тому, что без ее участия дела идут хорошо, как следует. Но одна проблема ее волновала остро. Она знала, как хотела уйти из жизни, и без помощи доктора обойтись не могла.

Полина Сергеевна пришла на визит к онкологу, которого знала давно и ценила за профессионализм и человеколюбие — глубоко запрятанное, замурованное в броню сдержанности, даже некого цинизма. Хорошего онколога с голыми нервами не бывает.

— Я понимаю, что это звучит несколько абсурдно — умирать по знакомству, по блату, — говорила Полина Сергеевна. — Точно бесплатную путевку в элитный санаторий получить. Но ведь не в санаторий — на небеса. Обычно люди терзаются тем, как жизнь прожить, а я — как умереть. Хотя Сократ говорил, что мы должны упражняться в умирании. Признаться, я не очень хорошо понимаю, что философ имел в виду. Я совершенно точно знаю, что не хочу видеть скорбных лиц моих близких, не хочу прощаний, благодарностей, слез, соболезнований — всего того, что по традиционным представлениям должно происходить в последний час. Я не боюсь боли, но крайне боюсь унижения болью и беспомощностью. Я хочу уснуть и не проснуться. Упаси вас бог подумать, будто я склоняю вас к нравственному преступлению, к эвтаназии. Но ведь можно мне спать и спать… до конца? — спросила Полина Сергеевна.

— Можно, — коротко согласился доктор.

Полина Сергеевна была признательна ему до слез, но не расплакалась, не стала рассыпаться в благодарностях. Им обоим все было понятно, и лишние слова не требовались. Они по-деловому обсудили детали госпитализации Полины Сергеевны, до которой оставался месяц или два, как повезет.

Она умирала, как хотела. Она спала и не видела тех, кто приходил прощаться. Не видела мужа с посеревшим лицом, заплаканных Лею и Ольгу Владимировну, Сеньку, который стискивал зубы, тряс головой, давил слезы и понапрасну терзался. Подруга Верочка после нескольких минут созерцания худенькой спящей Полиньки разрыдалась и принялась с причитаниями целовать ее лицо, руки… В больницу было запрещено приводить детей, но для Ксюши, которая прилетела вместе с мамой Верой, запретов не существовало. Она привела к постели Полины Сергеевны своих девок: «Смотрите! Запомните! Когда вырастите, я вам расскажу про эту женщину!»

Эмка и Тайка не видели умирающей бабушки. И это было правильно. Такова была воля Полины Сергеевны — не смущать детей немощью человека, отходящего в вечность. Пусть помнят ее другой — живой, строгой и доброй… неизвестно какой — той, что отпечаталась в их детском сознании.

Ей снились сны, удивительно счастливые. Если бы могла послать весточку, позвонить из своего забытья, сказала бы: «У меня райские сны, меня перенесло в Эдем». Главным действующим лицом ее снов был не горячо любимый Эмка, а Маленькая Полинька. Вот она научилась ходить и, смешно раскачиваясь, делает первые шажки. Она обворожительна и, кажется, очень похожа на бабушку. Или это сама Полина Сергеевна в детстве? Вот она смешно лопочет, подражая Тайке, выбирает наряды. Идет в первый класс — взволнованная и одновременно гордая — Полинька умеет читать и считать до ста. В вытянутой руке она держит букет любимых дедушкой, выращенных на даче гладиолусов. Ей тяжело, но руку она никогда не опустит, не станет цветами подметать землю. Вот она подросток… девушка… Она прекрасна… У нее есть шарм…

Сны растворились постепенно, затемнение пришло как ночь, которой всегда заканчивается день. Полина Сергеевна умерла с улыбкой.