В больнице Полине Сергеевне сказали, что операция прошла успешно, завтра Эмку переведут из реанимации в палату. Неожиданное свободное время — полдня — сначала вызвало растерянность: чем заняться, куда себя деть?

Она включила телефон и увидела пять непринятых звонков от мужа и семь от сына. Позвонила мужу, он засы́пал ее тревожными вопросами.

— Все в порядке. Уже в порядке. Эмке сделали операцию. Операция прошла нормально, он в реанимации. У тебя ведь сейчас обед? Ты не мог бы отвезти меня в парикмахерскую?

— Снова операция? — растерялся, испугался и тут же возрадовался Олег Арсеньевич. — В парикмахерскую, Полинька? Конечно, сейчас буду. В парикмахерскую, да?

Если жена, которая в последнее время превратилась в тень себя самой, намерена заняться прической, то жизнь выправляется. Полина Сергеевна прекрасно поняла эмоции мужа. Поэтому, позвонив сыну, говорила по той же схеме: была сделана успешная операция, пока Эмка в реанимации, посещения запрещены, я еду в салон.

Хотя Полина Сергеевна никому не собиралась рассказывать о своем посещении храма, она все-таки проболталась подруге, потому что никак не могла понять и оценить этот порыв и свою попытку втиснуться в область, к которой не имела никакого отношения. С Верочкой они разговаривали по телефону часто. Вера Михайловна чутко реагировала на настроение подруги — хочет та долгого общения или же ограничиться короткой сводкой новостей. Если Полинька не была расположена к беседе, Верочка извинялась:

— Прости мою назойливость, которая есть чистой воды эгоизм. Так тяжело оставаться в неизвестности, и я тебе, замученной и усталой, досаждаю своими звонками.

— Ну что ты! Все в порядке, звони, когда хочешь.

В тот вечер Полина Сергеевна не торопилась, спросила подругу, как обстоят дела с архивом.

— Моя роль в разборе бумаг Игоря очень странная. Я перепечатываю на компьютере его записи, перевожу их на английский. В обоих процессах мне совершенно не понятна суть выполняемой работы. Я вроде механического аппарата, который разбирает в рукописи, где какая буква, а потом переводит. Получается в точности по известной шутке, когда «Ах вы, сени, мои сени…» перевели как «Вестибюль мой, вестибюль…».

— Но ведь есть компьютерные программы распознавания текста и переводчики.

— Они еще бестолковее меня.

— Как поживает Ксюша?

— В своем репертуаре. Наняла-таки девкам французскую гувернантку с кучей хвалебных рекомендаций. Что-то меня насторожило в этой женщине. В итоге выяснилось, что наша парижанка на самом деле учительница французского из Майкопа и все ее рекомендации — липа. Вот теперь не знаем, что с этой аферисткой делать, она в принципе милая женщина. В остальном все благополучно, насколько благополучно может быть у такой заполошной личности, как Ксюша.

— Верочка, я сегодня ходила в церковь, молилась…

— Да? — только и могла растерянно переспросить подруга. А потом начала медленно говорить, подбирая слова: — Я всегда завидовала верующим людям, потому что у них есть инстанция, в которую всегда можно обратиться, потому что после смерти их ждет тот свет, рай или пусть даже ад, но хоть что-то, а не полное исчезновение. Начиная с семидесятых годов в церковь уходят ученые — кандидаты, доктора наук, врачи, успешные молодые и немолодые люди. Одни — в диссидентство, другие — к Богу. Они приходят к Богу не корысти или славы ради, а проделав невероятно сложный духовный путь. Я не представляю, как генетик или физик могут поверить в высшую силу, но ведь верят. Наша церковь получила и получает оздоровительную кадровую подпитку. Ведь в православии расслоение велико: есть умнейшие философы-теологи, а есть попы и дьячки в пятом, в десятом поколении, которые служат как потомственные ефрейторы или сержанты, они давно потеряли или вовсе не имели пастырского таланта. Помнишь, что раньше говорили про КПСС, оправдывая свое вступление? Чем больше в партии будет честных коммунистов, тем здоровее станет эта движущая сила.

— Верочка, я не собираюсь в монастырь, и к Богу я, по большому счету, не пришла. Я к нему просто бросилась от отчаяния.

— Но тебе стало легче после молитвы?

— Да, легче, наверное… И странно, и неловко… Там еще одна старуха на меня напустилась за то, что я в брюках и без платочка… У меня было такое ощущение, что я без билета забралась в поезд и меня высадили. Но немного я все-таки проехала!

В тот вечер, уже лежа в кровати, выключив свет, Полина Сергеевна вдруг почувствовала удивительное прояснение сознания. Словно ее мозг был захламленным чуланом, где долго и безуспешно искали нужную вещь и наконец нашли. Мысль, пришедшая к Полине Сергеевне, была до такой степени очевидной, что облеклась в грубоватую форму — в ту, которой гасят надуманные страхи. С Эмкой все будет хорошо, он не умрет.

— Никуда он не денется, — сказала Полина Сергеевна.

— Что? — переспросил муж.

— Ничего, спи! Эмка никуда не денется. Выздоровеет, разгильдяй.

— Ты знаешь? — с надеждой, со всхлипом непролитых слез спросил муж.

— Знаю абсолютно точно. И ты верь.

* * *

Два месяца в больнице — как маленькая жизнь. Рождение, боль (говорят, младенцам рождаться очень больно), первые движения, улыбки, слова, шаги. У Эмки зажили раны и ссадины, рассосались гематомы, срослись кости. На обритой голове появилась щетинка новых волос, и послеоперационные рубцы были почти не заметны. Всем показалось, что Эмка подрос, вытянулся.

— А чем ему еще было заниматься на больничной койке, как не прибавлять в росте, — говорила Полина Сергеевна.

Она знала точно, что вырос он ненамного — Эмке регулярно измеряли рост и длину конечностей. Просто он казался старше — изможденный, бледный, с темными кругами под глазами и с затаенным страхом-воспоминанием о боли и беспомощности.

Приехав на дачу, Полина Сергеевна была поражена, что на участке, на грядках и в теплицах царил образцовый порядок. Заслуга Леи и Ольги Владимировны, которые вместе с Зафаром старались, «чтобы было как при Полине Сергеевне». Даже лучше — признала она с благодарностью. Маленькая Полинька находилась в том трогательном возрасте, когда младенец наливается молочной пухлостью, бодро дрыгает ножками и ручками, много улыбается, гукает на разные лады. Малышей такого возраста любят снимать в рекламе детского питания. Полинька могла бы стать королевой экрана.

— А что она говорит? — спросил Эмка, увидев сестру, ползающую на коврике в тенечке.

— Она еще только думает, — ответила Тайка, которая ревниво восприняла появление брата на даче.

Конечно, он болел и всякое такое… надо его пожалеть. Но папа, мама, бабушка Оля и дедушка все время про него говорили, гораздо больше, чем про нее. Тайка даже несколько раз притворялась больной, чтобы вокруг нее тоже хлопотали. И еще заявляла, что она несчастна, что ее не любят: Полиньке внимание, потому что маленькая, Эмке — потому что болеет, а ее когда будут уважать?