Гроб стоял на платформе перед алтарем. Я представил, как она лежит там, представил молодое, но уже тронутое тленом тело, ползающих по коже червяков. Однажды, еще в Эдинбурге, мы уехали на уик-энд в Лондон, оставив в мусорной корзине половину цыпленка, а когда вернулись, увидели массу отвратительных, ворочавшихся, расползавшихся личинок, омерзительное подобие жизни. А еще я подумал, что ей не забыли почистить зубы и они светятся в мрачной темноте деревянного ящика.

Священник начал читать смутно знакомые молитвы. Я посмотрел искоса на председателя — он стоял с каменным лицом. Сквозь мозаичное стекло высокого окна просачивалось солнце. Священник призвал нас к минуте молчания в память о Мэдисон. Я выбрал из памяти февральский вечер в итальянском ресторанчике… ее горящие глаза… худенькие плечи с узлами напряженных мышц… К кафедре, опираясь на палку и демонстрируя презрение к этой крючковатой деревяшке, маленькими агрессивными шажками вышла мать Мэдисон. Прежде чем заговорить, она постучала пальцем по серебристому микрофону.

— Спасибо, что пришли. Я — мать Мэдисон, Анни. Мне бы хотелось прочесть короткое стихотворение.

Я опустил глаза, уставившись в каменный пол. Солнце вдруг скрылось за тучу, церковь погрузилась в темноту, и голос Анни зазвучал по-старушечьи раздраженно. В память мне запало и потом еще долго отдавалось эхом первое трехстишие. Я слышал в нем пронзительные нотки матери и глубокие, насыщенные, — Мэдисон.

Унынье излей

Из желчного сердца,

Что горесть не сделает слаще.[30]

Стихотворение как будто вобрало в себя всю унылость того времени, всю печаль и невзгоды, что принесли нам ледяные ветры осени.

После похорон все пошли в паб на Кромвель-роуд. Разбившись на группки, мы разговаривали приглушенными голосами, над нами сгущались тучи, они несли дождь и тени, что ложились на наши лица, скрывали глаза и губы. Мать Мэдисон сидела, опершись на палку, у длинного стола. Председатель принес ей стакан хереса, и они разговаривали, сдвинув головы, на общем языке старости. Рэй и странно знакомая девушка тоже вошли в паб и уединились в уголке. Я оставил Баритона с Катриной; говорить им было не о чем, и он смотрел поверх ее головы на дорогу и машины с мечущимися по лобовому стеклу дворниками.

Девушку я узнал, как только подошел ближе. Это была Джо, подружка Генри, с которой я познакомился под арками, у реки. Наши глаза встретились, и я понял, что она тоже узнала меня. Джо провела ладонью по костюму, словно смущенная его несоответствием тому виду, в котором она предстала мне при первом знакомстве.

— Привет. Джо, да? А ты, должно быть, Рэй. Мне про тебя Мэдисон рассказывала. Не хотите выпить?

— Мне «бадвайзер».

— Нет, Рэй, тебе нельзя. Ты будешь колу. А ты Чарли?

— Верно. Я тебя помню. Мы были с Генри… У него все хорошо.

— Знаю. Читаю его заметки. Немного непривычно, мы все такие взрослые, а?

Я сходил к бару, купил колу и пиво и, вернувшись, сел рядом с Рэем. Джо выглядела потрясающе, чудесно загорелая, глаза темные, немного настороженные. Рэй, расстроившись, что получил колу, расслабил галстук и выбрался из черной куртки.

— Так ты знала Мэдисон? Вы дружили?

— Вообще-то нет. Мы были просто знакомы. Я работаю в детском благотворительном центре, где она познакомилась с Рэем. Я веду волонтерские программы. Ну и приглядываю за малышней. Я им вроде свахи — подыскиваю наставников. Рэй был одним из первых, для кого мне удалось найти друга. Мэдисон была замечательная, просто замечательная, так много давала Рэю, хотя и баловала его немножко, да, дорогой? Жаль, очень жаль, что с ней такое случилось.

Некоторое время мы сидели молча. Народ понемногу уходил, люди возвращались в офис, где им еще предстояло провести остаток этого холодного, хмурого дня. Последним ушел председатель. Подняв зонтик, он кивнул матери Мэдисон, шагнул под дождь и, остановив такси, обернулся и помахал мне рукой. Оставшись одна, Анни Дюваль рассеянно допила херес, потом проковыляла к нашему столу и, отодвинув стул, неловко села.

— Хочу поговорить с вами, Чарлз. — Она откашлялась в красный носовой платок. — Мэдисон часто говорила о вас. Рассказывала, что вы были добры к ней, помогали в самые трудные дни. Я хотела поблагодарить вас. Вы хороший парень. Я вижу. В своей записке Мэдисон написала… написала много всякого странного. Насчет каких-то циклов, кризиса. О своих проблемах с кожей. Что я сделала с моей бедной девочкой? Почему моя дочь стала такой? — Она покачала головой и тихонько всхлипнула. Через минуту поднялась и, тяжело опираясь на палку, побрела к двери.

— Миссис Дюваль, хотите я вызову такси? Посидите, я сам все устрою.

Я вышел на улицу и сразу попал под дождь. Два такси с ревом пронеслись мимо. Я шагнул на дорогу, и третья машина, едва успев затормозить, остановилась. Миссис Дюваль пожала мне руку и на прощанье поцеловала в щеку, оставив жирное пятно помады и какой-то по-домашнему теплый запах косметики.

Вернувшись в паб, я увидел, что Рэй сидит за столиком один и хлещет пиво из моей кружки.

— Джо пошла отлить, — с ангельской улыбкой объяснил мальчишка.

Как и говорила Мэдисон, ему было лет двенадцать. Короткая стрижка, от глаза к виску тянулся небольшой шрам. От него пахло дешевым дезодорантом и всем тем, чем должен пахнуть подросток.

— Тебе сколько сейчас? — Я забрал у него кружку.

— Пятнадцатого октября уж двенадцать будет. В восьмой пошел. Школа в Хэкни. Форма паршивая, да? Там, где я раньше учился, мы ходили в чем хотели. Мэдисон сама себя убила, да? Мне никто ничего не говорит, но она всегда грустная была, как будто что-то очень любимое потеряла.

Не зная, что ответить, я посмотрел в сторону туалетов — не идет ли Джо. Потом, сделав серьезное лицо, повернулся к нему:

— Да, Рэй. Мэдисон покончила с собой. И ты прав, она была грустная. Я знал ее довольно хорошо, и мне очень жаль, что так случилось. Ей было ради чего жить.

Рэй посмотрел на меня немного странно, сложил пальцы домиком, примерно так же, как делал недавно председатель.

— Я думал про это… самоубийство… когда мама умерла. Но это ж хреновое дело, да? Тогда папа совсем один остался бы. А ему и без того хватило, когда мамы не стало. Мне бы, конечно, стало легче — сиди там, на небесах, с арфами, девами и все такое, — а ему-то как. Вот я и решил, что дело это нехорошее.

Он вдруг разозлился отчего-то и сердито отставил банку — мол, разговор закончен. Из туалета вышла Джо. Я положил руку на плечо Рэю, но он ее сбросил и повернулся к Джо:

— Может, пойдем, а? Мне тут уже надоело.

— Это не очень вежливо, Рэй. Но мне и впрямь нужно возвращаться. Послушай, Чарли, ты что сегодня делаешь? Тебе обязательно надо на работу? Может… Если, конечно, не слишком обременительно… Может, вы с Рэем сходите куда-нибудь вместе?