Пансионат, где проживал потомок славного рыцаря, оказался третьесортным. Сразу у входа начиналась тёмная лестница на второй этаж, а на первом расположилась гостиная, где на стене красовался портрет фюрера, по обеим сторонам которого висели две декоративные салфетки. Одну украшала вышитая надпись: «Работай – и увидишь сладкие сны», а другую – тоже вышитая: «Порядок в доме – порядок в державе».

Вскоре на ступеньках лестницы послышались шаги, и в гостиную вошёл субтильный юноша. Увидав, кто его ждёт, он попытался придать себе важный вид, который никак не вязался с его хилой фигурой. Гашке многозначительно переглянулся с Минхелем, и Вернер, поджав губы, процедил:

– Конрад-Мария фон Кирхгейм? Или не так?

– Так! Я потомок знатного рода, Конрад-Мария фон Кирхгейм! – юноша гордо задрал голову. – Что вам надо?

– Да так, мелочь… – Вернер помахал в воздухе ладонью. – Скажите, рыцарь-крестоносец Отто фон Кирхгейм – ваш родственник?

– Это не мелочь! – потомок рыцаря вскинулся и, чуть ли не засверкав глазами, подтвердил: – Да, рыцарь Отто фон Кирхгейм – один из славнейших моих предков!

– И чем же он отличился? – быстро спросил Вернер.

– Он захватил в плен угорского рыцаря Шомоши, личного врага князя Витовта. Как видите, это была вражда на державном уровне, – не преминул похвастаться Конрад-Мария фон Кирхгейм, и Вернер Минхель вторично переглянулся с Тедором Гашке.

Для них обоих неожиданное упоминание о великом князе Литовском озаначало очень многое, а если учесть, что имя Шомоши несколько раз промелькнуло в кое-каких бумагах, на которые ещё раньше было обращено их внимание, то свидетельство юноши приобретало особый вес. Не оставалось ни малейшего сомнения: Отто фон Кирхгейм и только что упомянутый рыцарь Шомоши, разумеется, выполняли какое-то важное поручение, и очень может быть, что оно было связано именно с «королевским камнем». Едва мысль о возможности такого совпадения промелькнула в голове Гашке, как он, словно пытаясь поймать удачу за хвост, торопливо спросил:

– Скажите, уважаемый, а нет ли в ваших семейных преданиях чего-то такого, что было бы связано с драгоценным камнем?

– О, так вы об этом знаете?.. – глаза потомка знатного крестоносца широко раскрылись, и он утвердительно кивнул. – Да, нечто такое было!

– Если можно, расскажите подробнее, – торопливо вмешался Вернер, в голосе которого сейчас не было и тени пренебрежения.

– Никаких проблем!..

К вящему удивлению и Минхеля, и Гашке, юноша ничего не стал рассказывать, а просто, с некоторым усилием снял с пальца кольцо и, передавая его Вернеру, пояснил:

– Этот самый перстень принадлежал когда-то славному рыцарю Отто фон Кирхгейму и с того времени, на протяжении четырёх столетий, переходил к старшему мужчине нашего рода.

Вернер взял перстень, и они вдвоём с Гашке, едва не соприкасаясь лбами, стали рассматривать камень, вставленный в оправу, а весьма довольный произведённым впечатлением Конрад-Мария добавил:

– Это очень редкий, так называемый «лунный камень»…

И действительно, от камня вроде как шло желтоватое свечение. Однако считать его «королевским камнем» не было ни малейшего основания… Неожиданно Вернер достал из кармана складной ножик, открыл его, и принялся кончиком лезвия царапать камень в перстне. Однако, узрев такое, потомок рыцарей возмущённо выкрикнул:

– Что вы делаете!.. – и с силой вырвал перстень из рук Минхеля.

Ясное дело, после такого наглого поступка никакой доверительной беседы быть не могло. Так что Минхелю и Гашке осталось только распрощаться с потомком рыцарей. Зато позже, когда разозлённые неудачей они вышли на улицу, Гашке сердито проворчал:

– И чёрт тебя дёрнул скрести этот камень!

– Хе! – презрительно хмыкнул Вернер. – Я, как потомок ювелира, категорически утверждаю: никакая это не драгоценность, а очень умело сделанный страз. То есть, обыкновенное окрашенное особым образом стекло, хотя оправа, кажется, и правда старинная…

– Выходит, настоящий камень либо утерян, либо его там вообще не было, – сделал окончательный вывод Гашке и, забыв про свой мундир, понуро побрёл рядом с Вернером…

Большой неуклюжий дормез[145], раскачиваясь, неспешно катил дорогой, густо засыпанной мелким гравием. С левой стороны от неё поднимался крутой откос, а правее тянулось укрытое зеленью поле. День был ясный, солнечные лучи освещали долину, и время от времени тень от высокой крыши дормеза вытягивалась на кустах, разросшихся по всему откосу.

Тишина, нарушаемая только успокаивающим топотом копыт, внезапно оборвалась, послышались сердитые выкрики возчиков, дормез заметно накренился и съехал на обочину, чтоб не сцепиться с селянским возом. Небольшая валка их четырёх повозок, загруженных солью, тоже подалась в сторону, и все благополучно разминулись друг с другом.

Через открытое окно радник императора Генрих Блюменрит проводил глазами повозки, колёса которых, проходя, почти касались дормеза, и, откинувшись на кожаные подушки сиденья, задумался. Его мысли сами собой вернулись на несколько дней назад, и он припомнил, как император Сигизмунд, выслушав сообщение о состоянии дел касательно коронации князя Витовта, всё время сердито хмурился.

И было отчего. Казалось бы, всё складывалось замечательно, согласие короля Владислава Ягайла получено, однако польские магнаты решили всё по-своему. С другой стороны, литовские можновладцы[146]заняли также твёрдую, но целиком противоположную позицию – и дело, таким образом, зашло в тупик, выход из которого радник видел только один.

Тем временем, пока Блюменрит размышлял, дормез подкатил к дорожной развилке и свернул влево на колею, которая, огибая холм вокруг, круто поднималась вверх, туда, где над склонами нависали стены и башни небольшого замка. Чем выше, тем холм становился круче, однако четвёрка коней в конце концов одолела подъём, и дормез, миновав барбакан[147], вьехал на замковый двор.

С удовольствием расправляя плечи, важный путешественник выбрался наружу и, ступив на плоские каменные плиты, которыми был вымощен двор, огляделся. Хотя замок казался небольшим, однако это было оборонное сооружение, и въезд за барбаканом, как и положено, отделялся ещё одной стеной, из-за которой выглядывали кроны деревьев и крыша дворца со сторожевыми башенками по углам.

Замковый каштелян, который появился неизвестно откуда, узнав радника, с глубоким поклоном сообщил: