счастливой возможностью получить труднодоступную редкость. В неопубликованном автобиографическом очерке «Первые шаги в серьезной литературе», найденном среди дневников Волкова, он так вспоминал свою первую реакцию на книгу:

Читал я ее впервые, если не ошибаюсь, в 1934 или 1935 году, и она очаровала меня своим сюжетом и какими-то удивительно милыми героями. Я прочитал сказку своим ребятам Виве и Адику, и она им тоже страшно понравилась. Расстаться с книжкой (очень хорошо к тому же изданной) мне было жаль, и я очень долго держал ее у себя под разными предлогами и, наконец, решил перевести ее на русский язык, основательно при этом переработав. Работа увлекла меня, я проделал ее в какие-нибудь две недели (Петровский 2006, 366).

Начав работу над переводом, Волков добавлял, сокращал и вносил изменения, чтобы сделать сказку более динамичной и логичной, в чем он признавался в письме к Маршаку. В интервью Черных Волков говорил, что история очаровала его, и особенно понравились оригинальные персонажи и их необыкновенные приключения, но ему показалось, что действие развивалось случайно (1981, 213). Он принес домой свою переработанную версию и прочитал сыновьям, которым она очень понравилась. «Раз моя сказка нравится моим детям, она, возможно, будет интересна и другим малышам», рассуждал Волков, ведь «ничто не мешало коллеге, математику Кэрроллу, быть и отличным сказочником» (Черных 1981, 213). Хотя Волков перевел и переработал сказку Баума за несколько недель, завершив работу в декабре 1936 года, ему понадобится несколько лет, чтобы опубликовать ее в Советском Союзе в сталинские годы.

Как ранее Чуковский и Толстой, Волков указал себя в рукописи автором и назвал свою адаптированную сказку «Волшебник Изумрудного города». Считая себя автором, Волков изменил сюжет, чтобы сделать его более подходящим для юной аудитории и, что еще важнее, – удовлетворить требованиям советской цензуры. В марте 1937 года он отправил рукопись в московскую редакцию «Детгиза». Внимательно сопоставив версию Волкова с оригиналом, редакторы дали доброжелательный отзыв, но не приняли рукопись к публикации. Отсрочка, по-видимому, была отчасти связана с необходимостью побольше узнать о самом Л. Ф. Бауме и его творчестве и выяснить, насколько американский автор подходит для советской аудитории. Тот факт, что библиотекари и учителя в США считали произведения Баума не годными для американских детей, мог заставить советских цензоров всерьез задуматься. С другой стороны, скудость письменных критических откликов на книгу Баума на его родине могла послужить и на пользу Волкову, поскольку это допускало новое, социалистическое прочтение книги. Еще одним обстоятельством, которое побуждало редакторов не спешить с публикацией, было то, что, в отличие от Толстого и Чуковского, Волков был неизвестен и не проверен. С политической точки зрения это были страшные годы, все ходили словно по битому стеклу, не уверенные в изменчивом политическом и культурном климате, так что требовалось серьезно подумать, прежде чем решиться издать книгу неизвестного автора, предложившего переработку американской сказки.

Волков, тем не менее, не отказывался от намерения опубликовать свое произведение. Он помнил призыв Маршака к новым писателям и решил добиться от него поддержки. Одной из наиболее ценных заслуг Маршака перед советской детской литературой было то, что он смог привлечь в нее непрофессиональных авторов с интересными биографиями, богатым жизненным опытом, ценными знаниями и самостоятельными взглядами – тех, кого Горький называл «бывалыми людьми». В письме Маршаку, датированном 2 апреля 1937 года, Волков объяснял, что очень хорошо знает детей и их интересы («до дыхания»), поскольку ранее работал учителем в начальной и средней школе и, таким образом, подходит под категорию подающего надежды советского детского писателя (Рахтанов 1966, 49). Обратившись к Маршаку за профессиональной оценкой своего первого сочинения, Волков упомянул, что почти закончил работу над исторической повестью для детей «Чудесный шар» и «переработал неизвестную в нашей литературе сказку одного американского писателя». Он также упоминает, что читал статью Маршака об «Алисе в Стране чудес» Льюиса Кэрролла, пример которого поддержал и вдохновил его в стремлении писать для детей, поскольку его собственный жизненный путь ученого-математика схож с биографией Кэрролла (Рахтанов 1966, 50).

Знаменательно, что ответ Маршака пришел из Ленинграда уже через неделю. В письме от 9 апреля Маршак дал согласие прочитать рукописи Волкова и посылал слова одобрения: «То, что вы пишете о себе и о своей работе, дает мне основание предполагать, что вы окажетесь полезным и ценным человеком для нашей детской литературы» (Рахтанов 1966, 51). Волков немедленно отправляет свою рукопись, сопровождая ее письмом, в котором перечисляет некоторые изменения, сделанные им в истории Баума: «Я значительно сократил книгу, выжал из нее воду, вытравил типичную для англосаксонской литературы мещанскую мораль, написал новые главы, ввел новых героев» (Рахтанов 1966, 50). Волков также обещал прислать к 1 мая свою историческую повесть, после того как закончит ее пятую редактуру. Ответ Маршака он получил 3 июня. Тот сообщал, что прочитал рукопись сразу после получения, и просил прощения за то, что плохое здоровье помешало ему ответить раньше. Он похвалил работу Волкова и пообещал дать советы, касающиеся стиля и использования языка, при личной встрече. Но также высказал озабоченность тем, что «повесть немножко вне времени», в результате чего зло воспринимается как абстрактное понятие (Рахтанов 1966, 53). Волков послал рукопись без рисунков, и Маршаку показалось, что действие происходит в каком-то неопределенном месте и времени, что свидетельствует о том, насколько важна была роль иллюстраций Денслоу в понимании обстоятельств сказки Баума. Большинство американцев, конечно, по рисункам Денслоу немедленно узнавали Канзас рубежа веков, и это также подтверждает, что успех книги о стране Оз зависел и от текста, и от иллюстраций. Понимая, чтó могло быть напечатано в те годы, Маршак, очевидно, пытался найти способ сделать сочинение Волкова соответствующим идеологическим требованиям цензоров и издателей и поэтому предлагал автору поместить сюжет в определенную эпоху и определенное место.

Маршак пообещал поговорить с редакторами в «Детгизе» и убедить их издать книгу, но в начале сентября редакция информировала Волкова, что издательский портфель на 1938 год уже полностью сформирован. Чувствуя, что от него, как от непрофессионального писателя, пытаются отмахнуться, Волков немедленно отправил пространный ответ, доказывая, что он является подающим надежды автором, а также перечисляя свои заслуги и сетуя на то, что если, как ему сказали, на издание нет бумаги, почему же она «находится для бесконечных переизданий»? (Галкина 2006, 100) Отчаявшись, Волков снова обращается к Маршаку и 4 октября пишет, что сделал все, как ему было велено, но без результата. Хотя редакторы «Детгиза» были впечатлены рекомендательным письмом Маршака, они все равно отказались издать «Волшебника», сообщив автору, что