Феномен иностранных делегаций, визиты которых с середины 1920-х годов иногда разрабатывались заранее даже на родине делегатов и уж конечно — по прибытии, превратился в своего рода шаблон. Это стало одной из первых лабораторий советской миссии по преобразованию негативных представлений в позитивные свидетельства. На прием делегаций выделялись значительные средства, благодаря чему они получали особое «обслуживание»; оно полагалось всем важным гостям, включая интеллектуалов.

Работа Комиссии по внешним сношениям и межведомственные дискуссии о рабочих делегациях начиная с середины 1920-х годов демонстрируют целую шкалу различных советских приоритетов, которые учитывались при организации визитов подобных групп. Во-первых, внешнеполитические соображения, «увязывающие» этот вопрос «с актуальными политическими задачами момента», влияли на выбор стран, откуда приглашались делегации. Например, в 1927 году «особое политическое значение» придавалось связям с Англией, США, Мексикой и Индией{319}.[26] Во-вторых, отдельные отрасли промышленности и крупные предприятия в стране, откуда приезжала делегация, служили вербовочными площадками, с тем чтобы помочь зарубежным компартиям привлечь новых членов. В-третьих, задача состояла не просто в «выбивании» из иностранцев положительных публичных заявлений, а в поощрении адресной контрпропаганды. Примеров тому множество — от делегаций, приглашенных в СССР специально для опровержения конкретных статей в зарубежной социал-демократической печати о волнениях среди советских рабочих, до делегации, направленной зимой 1933 года на Украину с целью опровергнуть сообщения о намеренно вызванном в ходе коллективизации голоде, жертвами которого стали миллионы людей. Эта массированная контрпропаганда была компонентом согласованной международной кампании прикрытия, вовлекавшей иностранцев в отрицание факта массового голода. Почему же делегации, подобные той, что побывала в УССР, играли отведенные им роли? В значительной мере на этот вопрос отвечает Рашель Мазуй в своем исследовании о французских делегациях. Мазуй показывает, насколько обстоятельно подготавливался отбор делегатов, кто и по каким процедурам назначался местными коммунистами в делегацию еще до «выборов». В состав делегаций в известной пропорции включались коммунисты, причем особое внимание накануне выезда и уже в дороге уделялось подготовке выступлений: главы делегаций прямо в поездах наставляли рядовых членов в том, какие вопросы надлежит задавать советским рабочим. Итак, путешествие в СССР было и обрядом перехода, и частью кадровой политики, поскольку оно вполне могло (при условии, что отзывы на увиденное будут одобрительными) подтолкнуть карьеру в профсоюзах и компартии той же Франции{320}.

Английский коммунист Альберт Инкпин — глава пролетарской Лиги друзей СССР, созданной Вилли Мюнценбергом (не путать с обществами дружбы под эгидой ВОКСа), — стремился набрать определенный процент рабочих-некоммунистов, которых «было возможно убедить согласиться с предварительно заготовленным информационным планом». Однако реальные мотивации путешествия в СССР часто расходились с советскими планами. Во времена Великой депрессии советские профсоюзы были завалены просьбами иностранных делегатов, пытавшихся остаться в СССР и найти работу{321}. Некоторые советские стратагемы применялись специально к рабочим делегациям, но общие принципы планирования визитов, основанные на амбициозных политических сценариях, практика заблаговременной подготовки визитеров и решающая роль оценки советской стороной лояльности гостей уже после их отъезда домой были также и основными чертами системы приема зарубежных интеллектуалов.

Визитам иностранных делегаций сопутствовали на редкость откровенные дискуссии о мерах, призванных повлиять на психологию, политическую лояльность и воспоминания гостей о времени, проведенном в Советском Союзе. Накануне отъезда делегатов обычно одаривали обшитыми кожей альбомами с фотографиями, открытками и «фотосериями», каковые, в частности, в 1932 году включали восемнадцать наименований, и в том числе портреты Ленина и Сталина{322}. Словом, делегаты возвращались домой с визуальными «свидетельствами», которые могли бы помочь формированию «правильных» воспоминаний. Делегации всегда проходили через особый ритуал составления итоговой прощальной резолюции. «Записки советской переводчицы» Тамары Солоневич (опубликованные в Софии одиннадцать лет спустя после обслуживания ею сорокадневного визита британской рабочей делегации в 1926 году) содержат яркий рассказ о подобном эпизоде. По словам Солоневич, одной из причин хлопот о прощальном заявлении было то, что подписи делегатов на этом документе все же что-то значили для них, а следовательно, текст должен был быть таким, чтобы подписавшие не пожелали позднее его опровергнуть. Заготовки текстов выдавались главам делегаций заранее, а их задача состояла в том, чтобы на общей встрече убедить делегатов как можно меньше править текст и вставлять в него как можно меньше критических замечаний. Однако поскольку советская неорганизованность традиционно сопровождала все эти ухищрения, переводчик-новичок вроде Солоневич неожиданно обнаруживал себя на важном месте в этом щекотливом политическом деле, да еще безо всякой предварительной подготовки{323}.[27]

Основные «техники гостеприимства», применявшиеся при организации визитов важных делегаций и почетных гостей, — прежде всего обильные застолья, изоляция иностранцев от рядовых граждан, перемещение на спецпоездах, заранее согласованные и часто стандартные маршруты в стороне от неудобопоказуемых местностей — давно уже описаны в литературе{324}. Солоневич вспоминала, что четыре чекиста, двое из которых знали английский язык, присутствовали на встречах британской делегации с рабочими Донбасса и что в поезде делегацию сопровождали вооруженные члены партии, обычно бывшие красноармейцы, один из которых на глазах переводчицы застрелил особенно надоедливого мальчика-попрошайку. Много времени спустя после своего бегства из СССР через финскую границу Солоневич проникновенно описывала свои переживания при общении с иностранными гостями: