Учитывая то, что уже известно об официальном гостеприимстве, а также позднейшие свидетельства о подготовительных и подытоживающих прием иностранцев манипуляциях, нужно отметить, что стенограммы бесед рабочих делегаций с советскими чиновниками и заводским начальством указывают на постоянно проявлявшийся острый и даже воинственный скептицизм со стороны гостей. В 1927 году французские делегаты интересовались, почему официальная печать не публикует сведений о дополнительных рабочих часах (им отвечали, что эта лишняя нагрузка невелика), о большом числе забастовок (ответ: в них участвовало лишь 0,5% рабочих) и о невыплатах по социальному страхованию и пенсиям. Другие упоминали о небезопасных условиях труда, безработице, задержках зарплаты, партийном контроле над профсоюзами и участившихся авариях на производстве. Конечно, такие «инциденты» происходили зачастую потому, что в состав делегаций регулярно включали хоть и немного, но все же сколько-то социал-демократов, анархистов и анархо-синдикалистов — в попытке обратить их в коммунизм. Случалось, что гости задавали доктринерские или попросту наивные вопросы: «Защищает ли фабричный комитет узкопрофессиональные интересы рабочих, когда они противоречат интересам рабочего класса в целом?»{326} Однажды в 1929 году некий «оппозиционер» затесался в группу скандинавских рабочих и попытался объяснить им, что их обманывают; его препроводили в ОГПУ сами же делегаты{327}.

Налицо несколько прямых аналогий между рабочими делегациями и сочувствующими интеллектуалами. Публичные отзывы как делегаций, так и «друзей»-интеллектуалов — будь то в форме заявлений в печати или травелогов — являлись далекими от беспристрастия политическими документами, очень важными для советской стороны, что предельно четко давали понять самим гостям. Нередко эти декларации больше сообщали о политических и личных симпатиях своих авторов, чем об их впечатлениях или воззрениях. Р. Мазуй называет поездки в СССР «проверкой идентичности»: любое отступничество гостя было чревато разрывом с «коммунистическим контробществом, от которого он был политически зависим». Проводимое Мазуй различие между «внешним» визитом (когда большинство делегатов верно играли заранее согласованную роль пропагандистов) и «внутренним» (когда действительные впечатления маскировались «правоверной» риторикой) сопоставимо с собственной самоцензурой попутчиков СССР{328}.[28] В обоих случаях советская сторона внедряла и совершенствовала применение целого набора замысловатых практик вокруг иностранных визитов, при этом все более утверждая идеологему о том, что только безудержная хвала является «правдой».

Переводчики, гиды и служащие обычно характеризовали энтузиазм иностранцев относительно советского эксперимента как признание «всей правды» о советской системе и выражали удовлетворение, что в очередной раз удалось опровергнуть «клевету» на СССР, распространяемую за рубежом. Солоневич позднее писала: «Этот лейтмотив о “всей правде” повторялся во все время нашей поездки»{329}.[29] Как бы плохо подчас ни работал данный механизм, СССР все же создал сложную систему управления визитами иностранцев, причем в то самое время, когда внутри страны оформлялась топорная, косная ортодоксия, приравнивавшая веру к истине. В этом проявлялась самоцензура советских хозяев, принимавших иностранных гостей.

В октябре 1930 года начальник Отдела по приему иностранцев ВОКСа писал о тяжелом нервном напряжении, которое испытывал коллектив его организации. Иностранные гости хотели видеть все, связанное с первым пятилетним планом, включая заводы, фабрики, службы планирования. Однако в большинстве случаев советские экономические учреждения всячески старались избежать визитов иностранцев — отделу ВОКСа приходилось по десять — пятнадцать раз заранее звонить и «буквально умолять» о согласии устроить посещение, даже когда речь шла об именитых гостях{330}. В 1936 году ЦК принял резолюцию, в которой работа «Интуриста» расценивалась как неудовлетворительная — отчасти потому, что приезжавших слишком много водили по музеям и «старым», традиционным достопримечательностям, но отчасти и из-за трудности убедить хозяйственные комиссариаты открыть для посещения промышленные объекты{331}. Отсюда ясно, что «показу объектов» предшествовал их отбор, однако гостям демонстрировали не только те немногие объекты, которые специально для этого готовились. Из сотен регулярно посещавшихся достопримечательностей сравнительно небольшое число учреждений можно было назвать «витринными», т.е. такими, где все тщательно подготавливалось для приема групп гостей (как, например, это происходило в тюрьме Лефортово или в детской Болшевской трудовой коммуне ОГПУ). Более обширная группа включала учреждения, которые не предназначались напрямую для показа иностранцам (пусть даже те там иногда и появлялись), но должны были служить «образцовыми» или «образцово-опытными». Проекты великих строек и промышленных «гигантов» первой пятилетки были по сути демонстрационными, поскольку их монументализм с самого начала являлся политически мотивированным. В огромном большинстве объекты для политического туризма (включая образовательные и научные, медицинские и санитарно-гигиенические учреждения, такие как профилакторий для исправляющихся проституток, учреждения социальной сферы — санатории, колхозы, музеи, театры и многие другие) были попросту достаточно презентабельными, чтобы их одобрили для организованных визитов иностранцев.

По сравнению со списками мест, утвержденных к посещению особыми группами, списки одобренных объектов, которые могли различаться по принимающим организациям в зависимости от их связей с теми или иными комиссариатами, были гораздо длиннее и, разумеется, постоянно претерпевали изменения. Например, в 1930–1931 годах ВОКС включил в список более 300 «объектов показа». В 1935 году при ВОКСе создали специальный «протокольный» отдел для ведения списка и дальнейшего отбора объектов. Поскольку ВОКС, как и другие учреждения, принимавшие иностранцев, должен был — с большим трудом — получать разрешения комиссариатов на посещение контролируемых ими объектов, Отдел по приему иностранцев ВОКСа в 1931 году обратился к высшим партийным органам с просьбой о «нажиме» на ряд ведомств, чтобы те позволили посещения{332}.