«Вот и кончились Осоргины», – звучит в моей голове холодный и насмешливый голос отца.

Вдруг кто-то огромный сильно толкает меня в бок. Глухо урчит брюхом и выдыхает огнем прямо в мое мокрое, уже смертно-обледеневшее лицо. Неужели и вправду леший?!! Я дико ору и возвращаюсь в себя от ужаса и любопытства.

Груня помогает мне подняться. Она боялась меня, но не боится лешего?!

– Чить, чить, Голубка! У-ушла, девочка! – строго и гнусаво говорит Груня и отцепляет Голубкины зубы от рукава своего старого зипуна. – У-ушла! Я ж ей помогаю, не видишь разве?

Когда я обретаю способность видеть, мир кажется значительно ярче, чем был до моего падения. Может быть, это рассвет?

– Груня? – зову я.

– Что? – Груня дотрагивается до моего лица и тут же отдергивает пальцы. – Лед!

Голубка дышит мне в ухо, обнюхивает, как будто тоже наново знакомится. Темноту за оврагом размыло вязкой синевой. Я чувствую себя странно, но вовсе не так плохо, как прежде. Мне почему-то хочется сказать:

– Здравствуйте, это я!

Кому сказать? И кто это – я?

Груня стоит, сгорбившись, закрыв ладонями рот и плотно зажмурив глаза. Я боюсь прикоснуться к ней. Мне кажется, она закричит или даже сомлеет. Что же случилось? На исходе Ерофеева дня я, вместо того чтобы умереть, во что-то превратилась? Во что-то еще более ужасное, чем было прежде?

Максимилиан выслушал меня внимательно, ни разу не перебил.

Молчал. Я понимала его – ни одно слово не годилось.

Потом – с лунным лицом, уже Страж Порога – он опустился на колени. Это получилось у него так грациозно и естественно, как другие едят ножом и вилкой или плетут кружева.

– Люба, не делай этого! – сказал он. – Это верная гибель для вас обоих. Я умоляю тебя.

Я молчала, смотрела сверху вниз. Он, как в романе, дарил мне прощальный подарок. Жалко, что Камиша не могла подглядеть из-за кустов – ей бы наверняка понравилось.

– Хочешь, уедем с тобой за границу, в другую страну? Лев Петрович и его Гвиечелли наверняка могут это устроить. Я покажу тебе Рим, Париж… Или уедет Алекс? Я не знаю, почему он это сделал тогда, и не хочу знать. Но он уедет, и ты никогда больше его не увидишь… Откажись от своего ужасного замысла, умоляю, не губи ради мести свою жизнь…

Интересно, он и в самом деле готов был ехать со мной в Париж? Думаю, что в эту минуту – да. Страж Порога не может врать. Он может только фантазировать. Мне было немного жалко обрывать действие. Оно как будто сошло со сцены самого красивого из моих погибших театриков. Но куклы не движутся сами по себе. Кто-то должен шевелить проволочки…

– А я вовсе и не собираюсь гибнуть, – усмехнулась я. – Тут простой расчет. Мой отец накануне смерти расставил замечательную ловушку. Я его дочь. Мне нужны мои Синие Ключи и дети, которые их унаследуют. Александр Кантакузин тоже может отказаться гибнуть – повернулся и ушел. Я разве побегу следом с отравленным кинжалом от Гвиечелли? Не побегу. Так что посмотрим теперь, как все сложится…

Я не хотела выставлять Максимилиана дураком. Он был ужасно-ужасно красив и романтичен в эту ночь. Мне даже стало немного жаль, что ночь любви я задолжала не ему, а неуклюжему врачу-революционеру Арабажину.

Я протянула руку и помогла Арайе подняться с колен.

Пора уже идти спать. Камиша как ребенок: всегда ждет, чтобы я сказала ей «спокойной ночи».

И завтра, и впереди еще много дел. Как и прежде в Синих Ключах, звуки, запахи и цвета мешались между собой. Истлевающий лунный свет звучал свирелью и щекочуще пах свежим холодным навозом.

– Максимушка, соколик, скушай щичек свеженьких, зелененьких, из щавеля да крапивки. С яичком, со сметаночкой, с укропчиком, все, как ты любишь…

Фаина, дряхлая служанка Лиховцевых, с молодости была глуховата, а нынче к тому почти ослепла. Впрочем, держали ее в доме не только из жалости. Из старой крепостной дворни, Фаина девчонкой прислуживала еще бабушке Софьи Александровны, подавала ей нюхательную соль и корзину с рукоделием; много после, зная все закоулки и тайны старого дома, была первой наперсницей маленькой Сони, потом играла в бирюльки с Максимилианом и учила его вязать на спицах – словом, служила живым воплощением традиций… Сейчас, не зная, что предпринять, Софья Александровна кинулась к старой служанке за помощью и поддержкой.

– Что ж это деется-то, соколик, третий день не кушаешь ничего! Возьми хоть пирожок яблочный, медовый – мать сама, своими рученьками белыми, для тебя испекла! Не пугай мать-то! Не гневи Бога!

– Фаина, не кричи, уйди! – попросил Максимилиан, обхватывая голову одной рукой, а другой осторожно подталкивая темную, свернутую, как высохший лист, старушку к дверям. – У меня голова болит.

Как многие глуховатые люди, Фаина была громкоголоса, ее надтреснутый визгливый дискант резал уши.

– Пирожки я, как хочешь, вот туточки оставляю! – вызывающе крикнула Фаина. – Грех это – от материных рук не отведать!

– Ладно, ладно… Иди уже! – пробормотал Максимилиан, ничком валясь на тахту, укрытую потертой оленьей шкурой.

– Оставила, барыня, да только станет ли есть – бог весть, – отчиталась Фаина перед Софьей Александровной.

– Но как он тебе показался, Фаина? Что с ним? Болен? От врача отказался наотрез…

– Лихорадки вроде нет, я его за руку брала. С лица бледный весь, только глазищи огнем горят. Чистый ведьмак!.. Кстати, к Липе бы черемошинской сходить, пусть на травки пошепчет да отвар сделает. Вреда-то не станет…

– Сходи, – деловито кивнула Софья Александровна. – Сама сходи или, если тяжело, кухарку пошли. Я тебе денег дам. Пусть она там по-своему поколдует.

– Сама схожу. – Фаина затрясла головой. – Вот сейчас прилягу на чуток, а после сразу и отправлюсь. Сама нашу надобность объясню и дождусь, пока потребное приготовит… Пирожков бы только медовых не забыть, Липа их уважает.

– Антон, ну надо же что-то делать! – воскликнула Софья Александровна, ломая пальцы. – Он третий день не ест и не выходит из своей комнаты. Речь идет о здоровье нашего сына! Послать служанку к колдунье – это все-таки не решение для начала двадцатого века…

– Да, Сонечка, ты совершенно права. Положительно необходимо предпринять что-то еще.

– Но что? Мы ведь так и не знаем, что послужило причиной. Он вернулся сам не свой из Синих Ключей и… Поссорился с Алексом? Но они ссорились и мирились уже не раз… Я думаю, что все дело в этой цыганской девчонке! Максим сам косвенно подтвердил: когда он только приехал и бегал по комнате, как загнанный зверь, я слышала, как он в отчаянии крикнул: «Ну не мог же я согласиться с ее предложением!!! Что она ему предложила?»