Рисунки?..

– Да! – выпалил он, взмахнув черной ручкой, будто дирижер. – Я рисовал их, этих отвратительных существ, я мог лишить их головы или нарисовать им миллион рук, заставить плеваться кислотой или обжигать пальцами, и все это в моей власти. Только я решаю, что будет с вами, букашками, кто только посмеет меня обидеть…

Мишка молчала, пристально глядя в его раскрасневшееся лицо – только теперь вместо бессильной ярости очень слабого, но злого человека она видела настоящее чудовище. Не нарисованную фигуру, а истинное зло… Он упивался властью, он чувствовал себя почти богом и радовался тому, что может уничтожать неугодных, он был противен ей до дрожи…

– И Чашечку ты убил таким же нарисованным монстром? – спросила Мишка.

– Да, и Нику, и Макса… Для каждого из них я придумывал особое чудовище: то, с чем они должны были столкнуться, могло испепелить одним своим видом. К Вере я пришел тем вечером, хотел рассказать, что я могу, что мне подвластно… Но возле подъезда я почти врезался в Макса, он меня даже не заметил. Понимаешь? Я только что убил ее парня, а она на следующий день… с другим… Я нарисовал для нее особого монстра, с чертовыми куклами, чтобы они вырезали ее сердце, черствое и гнилое…

– А Чашечка?

– Ты никогда не замечала, как брезгливо поджимаются ее губы, стоит мне прийти за помощью? Она, как Ника, хотела быть хорошей, доброй… К ней могли пойти с предположениями. Она уже косилась на меня. Ее смерть тоже была благом.

– Но ведь она человек, – полузадушенно пробормотала Мишка. – А ты взял и убил ее, просто так…

– Нет, она заслужила. Все они заслужили. Потом был Макс, тупой качок… Он постоянно называл меня жирдяем, урод. Ну ничего, к нему пришел настоящий жиробас, пусть почувствует разницу. Макс тоже неплохо помучился перед смертью. Мои силы только росли, и теперь я мог не просто создавать монстров, но и воплощать в жизнь самые интересные кошмары. Скоро я смогу делать вообще все, и больше никто не сможет издеваться надо мной.

Мишку передернуло. Но она не могла не спросить:

– Почему Вера и Малёк остались в живых?

– Я не знаю, – криво оскалился он, расправив плечи, снисходительно поглядывая на Мишку сверху вниз. – Не знаю… Может, кто-то помешал. Но ничего. Я всегда могу прислать нового монстра, если захочу.

– Боже… – Мишка потерла виски, ощущая, как тело одолевает слабость. – Знаешь, кто здесь настоящий монстр?

– Ну?..

– Ты. Только ты здесь и монстр. Самое отвратительное и мерзкое чудовище. Тебе подарили способность воплощать рисунки в жизнь, а ты принялся истреблять одноклассников. Боже, какой же ты омерзительный…

Она поднялась, отряхивая пуховик от снега. Его взгляд, черный и колючий, налился свинцом, а пальцы побелели. Он снова ухмыльнулся – растянул губы в жутковатой улыбке, а потом, распахнув скетчбук, сунул ей прямо под нос.

– Посмотри, что я приготовил. Для тебя.

Мишка невольно склонилась, разглядывая рисунок – тонкие линии, невесомая штриховка… Чудище выглядело почти выпуклым. Тошнота ударила в голову с такой силой, что Мишке пришлось сесть обратно, чтобы не упасть и не сломать себе шею.

Чудище, казалось, заглядывало ей прямо в душу. Огромный распахнутый рот – изорванные губы, из которых тонкими треугольниками торчали лезвия, распахнутый черный зев, готовый заглотить добычу… И зубы – гниющие и обломанные, они наползали друг на друга, торчали изо рта. В уголках скопились капли ядовитой слюны, лужицами стекавшей вниз и исходившей химическим паром. Казалось, что вот-вот этот черно-белый омерзительный рот захлопнется, словно капкан, и примется перемалывать жертву. На секунду Мишке показалось, что нарисованные губы дрогнули, словно и вправду были живыми.

– Знакомься, – прошептал ей почти на ухо Славик, и Мишка дернулась от него в сторону. – Этот придет к тебе сегодня ночью. И ты пожалеешь, что родилась в этом мире, в этом городе и что пришла ко мне со своими обвинениями…

– Я уже жалею, что родилась в этом мире, – выплюнула ему в лицо Мишка. – В мире, где есть такие чудовища, как ты.

Он побледнел, но сдержался. Лишь выдавил через силу:

– Можешь говорить кому хочешь: хоть Милославу, хоть Рынде. Но если у меня будут проблемы, то я пришлю какое-нибудь очаровательное создание еще и к твоей мамаше. Ты ничего мне не сделаешь. Что, расскажешь, будто я монстриков рисую? Тебе никто не поверит. Никто.

– И пусть, – сказала Мишка. – Ты ведь трус, Славка. Самый обыкновенный трус. Будь ты настоящим мстителем или просто могущественным психопатом, а не жалким школьником, ты скинул бы меня сейчас вниз, а потом спустился бы и добил. А вместо этого сидишь и рисуешь зубки, которые ночью меня загрызут. Слабак.

– А сама-то ты почему меня вниз не сбросишь, а? Не покончишь со всем раз и навсегда?..

– Потому что я не такая сволочь, как ты.

– Заткнись, – зашипел он, а Мишка со второй попытки все-таки поднялась на ноги, вгляделась в молочный горизонт, словно бы в последний раз вдыхала и дымный городской воздух, и всю эту дурацкую жизнь разом.

– Ты не о справедливости думаешь, а только хочешь жалко мстить всем подряд. Если чего-то и можно добиться в этом дурном мире, то только любовью, пониманием и прощением. А не яростью и злобой. Ненавистью… Ты не делаешь мир чище, ты просто хочешь хоть где-то быть сильным и могущественным, потому что в жизни ты слизняк. Мне тебя даже жалко, Славик. И уж лучше сегодня умереть, чем закончить так, как неизбежно кончишь ты. Ох и не завидую тебе. Вот серьезно.

И она пошла по своим же вдавленным следам, сгорбленная и оглушенная его ненавистью. Слова ударили ее в спину.

– И как же я закончу? – В его голосе скользнуло липкое беспокойство.

Мишка остановилась и глянула ему в лицо.

– Потому что ни к чему хорошему ненависть не приведет. Это не спасение и не справедливость, это западня. В какой-то момент ее станет так много, что ты не сможешь ее сдержать. И тогда она переключится на тебя, Славик. Она сожрет тебя. Сожрет до косточки.

Славик расхохотался, но смех его, подвывающий и жалкий, ничуть не напугал Мишку. Она вышагивала, чувствуя внутри зыбкое спокойствие, по крайней мере, теперь она точно знает, кто все это время убивал их. Только вот на коже будто застыла потеками грязь, хотелось забраться в ванну, кипяток, и мочалкой до крови сдирать с себя и его жалкий шепот, и нотки восхищения самим собой. Только бы добраться до дома, только бы погреть застывшие льдинами ноги…

Одинокий Славик остался сидеть над биноклем, взглядом прожигая удаляющуюся Мишкину спину. Серый пуховик ее размывался, пока не превратился в едва заметную точку – просто очередной снежный сугроб в пасмурную погоду.

«Что за дура? – думал Славик. – Неужели она и правда ничего не поняла?! Я могу повелевать не только оживающими чудовищами, но и всеми жалкими жизнями в этом мире. Сожрет… Никто меня не сожрет, чушь собачья».