она принялась собирать одежду на всю компанию. Для одежды она выбрала непромокаемые кожаные мешки, и только положив туда по четыре смены белья, успокоилась. Уставшая она села на лавку в светелке, как вдруг самый младший, из её сыновей, давясь слезами, сказал,

– Мама благослови меня в монастырь с тобой, не хочу без тебя в миру жить.

Мальчики, глядя на сборы, решили, что материнскому терпению пришёл конец, и Бог покарал их за баловство и хроническое непослушание уходом матери из дому в монастырь. Монаха Арсений они приняли за настоятеля, дядю Лёшу – за смотрителя монастырского, а дядю Васю за монастырскую охрану. Поразмыслив над своей сиротской долей, они решили во что бы то ни стало вымолить у матери прощения и оставить её дома. Если же она откажется, то пойти с ней монастырь, но младшенький от волнения и страха одиночества всё перепутал, стал сразу проситься в монастырь, а не молить о прощении. Исправить, что либо в таком состоянии было уже невозможно и два других мальчика молча, встав на колени, протянули свои руки для последнего материнского благословления. Ни кто не ожидал такого, когда дети сознательно в монашеский затвор идут гораздо ранее назначенного богом срока. Картина оказалась настолько трогательной, а самое главное правдивой, что даже Арсений, повидавший на своём монашеском веку много последних прощаний и людского горя не смог смотреть на это, он молча вышел в сени, где стал, истово молится о вразумлении матери Людмилы. Тишину, воцарившуюся в светелке, прерывали только всхлипывания Кристины, вспомнившей своих близнецов Петера и Пауля. Людка на негнущихся ногах подошла к своему сокровищу, обняла всех троих и перекрестясь дала клятву, что до их женитьбы она из дома ни ногой.

– А потом, всё одно уйдёшь?– не унимался младший.

–Конечно, уйду, туда, куда все уходят,– ответили Людмила.

–На небо?

– Ну, да,– не совсем уверенно ответила Людмила сыну.

– Ура, мы тебе божьих коровок с письмами посылать будем,– ободрил маму младший.

– И на том спасибо,– ответила мать.

Отказавшись от поездки, под давлением семейных обстоятельств, Людмила, тем не менее, свой короб и мешок с нарядами оставила Кристине, мало ли, что понадобится, посол ведь всё-таки, и лишнее платье молодой красавице не помешает.

–Так давайте теперь отобедаем, когда еще удастся вот так тихо, по-домашнему, в тепле,– предложила Людмила и, не дожидаясь согласия, хлопнула в ладоши, давая приказ дворне накрывать праздничный стол.

После застолья, в среду, путешественники были отвезены Кузьмой к Василию в Колмово, где были бережно пересажены в сани, потом на Веряжке были перенесены в лодочку, доставившую их к владениям Никиты Захарьевича. Никита Захарьевич отдал приказ не будить утомлённых путешественников, а пока те спали, велел готовиться к переходу по льду до Мсты. На прощанье, уже в устье реки он сказал им,

– Если спрашивать, кто будет, «куда идёте?», отвечайте, «паломники мы». Ясно?

Ясно,– ответил за всех Арсений и малое посольство пошло вверх по Мсте.

Василий оказался прав путь действительно оказался известным и удобным, в первый же вечер они расположились в гостевой избе Ольгиного погоста, как будто в своём доме. Они оказались первыми путниками, этой зимой идущими в низовые земли, по этому их везде принимали, как дорогих гостей иногда даже вместо платы за ночлег слушали новгородские известия. Кристина с удивлением смотрела на эту странную страну, где много лесов рек, а люди так доверяют друг другу, что не боясь, пускают в свои дома вооружённых путников, порой даже не спрашивая о цели их путешествия. Путь не изменил ни пристрастия, ни привычки друзей, каждую пятницу Арсений постился, каждый четверг они принимали баню, а каждое утро Василий выпивал кувшин молока и лишь, потом шёл на службу, которую служил Арсений. Так не спеша, и без особых приключений они за месяц никем неузнанные, дошли до московского кремля. Глядя с Алабовой горы на сожжённый город, укрытый снегом Лёха изрёк.

– Не Константинополь.

–Глупо сравнивать, этот город сожжённый, возможно, когда они детинец свой отстроят, он тоже не будет лишён своего очарования,– вступился за Москву патриот всего русского Василий.

– Где же тут в этих головёшках двор Кучковича найти? – спросил Арсений.

–Как где!? Он единственный должен быть не сожжённый. У Кучковичей всегда так, если голод и мор в городе, то у Кучковичей пир и благодать, если сушь или пожар в городе, то у них во дворе воды по колено!– поведал Василий отличие рода Кучковичей от всего остального рода человеческого.

–Следуя твоей логике вон та, огороженная высоким тыном, от всего остального мира, область и есть двор Кобылы Захарьевича? – Спросил Алексей.

–Да!

–А на спор, что нет!

–Проиграешь ты ему Лёша,– предостерёг друга Арсений.

–Так как скажите, пойду, проверю,– с этими словами увлекая за собой друзей, чуть не бегом, спустился с Алабовой горы Алексей слуга Владыки Спиридона. Только один Василий пошёл медленно и степенно.

– Мы же посольство не бегите дурни,– кричал он им вслед.

Только около ворот троица остановилась и, приняв степенный вид, стала дожидаться Василия. Васька подошёл важной походкой, достал кистень, стукнул в ворота, на стук вышел худой старик в старом зипуне, но подпоясанном шелковым поясом. Василий поклонился и со словами,

– Поклон вам от брата, – протянул грамотку, бережно упакованную в узкий берёзовый туесок пролитый воском, чтобы вода, если вдруг какая неприятность не подмочила грамотку.

– Ты ли Василий?

–Да я.

–Подрос то как, за двадцать семь лет. Что ж входи ватажник Новгородский,– старик открыл ворота пошире и маленькое посольство вошло во двор усадьбы, действительно избежавшей пожара.

– Кобыла Захарьевич, можно спросить, чего всё горело, а твой двор нет, – обратился к хозяину любопытный Арсений.

– Когда татары город подожгли, я ворота оставил открытыми, они как увидели амбар с овсом, так сами огонь тушить стали, овёс весь взяли, но всё остальное в целости осталось и головы наши тоже,– ответил Кучкович.

–Чего все так не сделали?

– Да бог его знает, пьяные все перепились, тут войска вражьи стояли под городом, когда народец на правёж богатые дворы грабить стал.

–А ваш чего не пограбили?

– Так я ворота открыл и в погреб всех пустил они там, и перепились все, ну, а потом когда татаре на стены пошли не до правежа уже было,– ответил умный Кучкович монаху.

– Людей, небось, много побили?

–Нет, тут народец прыткий, в лес, как пожар начался, побёг, через речку и болото. Ну, прибили человек двадцать стариков да особо умных, ну девок потискали, всё как всегда, входите же в терем, чего встали? –