Какому патриоту мила такая картина? Но как часто причины такой отсталости и раньше, и теперь готовы мы видеть в чем угодно: в роке, в кознях иных народов, в особенностях национального характера русских… А вот Милютин начал с себя, увидев пробел в собственных знаниях. Поразительно широк диапазон дисциплин, которыми он наметил заняться по возвращении в Петербург: право, политическая экономия, в том числе и в приложении к военному и военно-морскому делу, долговременная фортификация, строительство мостов, береговых укреплений, путей сообщения, осушение болот… Особо намечено «изучение военной и политической истории». Не ждал человек, когда достигнет «степеней известных», дабы наверняка включиться в перемены. Рассуждал просто: надо быть во всеоружии, когда бы ни возникла в тебе потребность для армии, для страны.

Творческой, неординарной, выламывающейся из общего ряда личности всегда трудно. Заурядным людям, пусть даже благожелательно настроенным, нелегко мириться с живущим рядом талантом: ведь он взрывает привычные и часто комфортные жизненные каноны, нарушает принятые правила «игры». Дмитрий испытал это на себе. Желая найти максимальное применение способностям, он пробовал себя в качестве обер-квартирмейстера войск Кавказской линии и Черноморья, преподавал в военной академии в Петербурге. В конце 1848 г. получил назначение «для особых поручений» к военному министру. По прямому повелению императора Милютин выполнил капитальное исследование, начатое еще видным историком генерал-лейтенантом А.И. Михайловским-Данилевским, по истории войны России и Франции в царствование Павла I. Именно будущему фельдмаршалу обязано современное ему общество возрождением интереса к суворовскому наследию, научному освещению деятельности А.В. Суворова как полководца-психолога и воспитателя солдат.

Внешне, казалось, у Дмитрия Алексеевича не было повода для недовольства жизнью. Рос в чинах (уже в 1854 г. произведен в генерал-майоры), завоевал прочный научный авторитет, приближен к императору, будучи назначенным в свиту его величества. Но не может быть полного удовлетворения от труда, когда знаешь, что мог бы сделать куда больше. «При тогдашнем режиме и духе времени все, что делалось, писалось, говорилось, — читаем в его „Воспоминаниях“, — должно было более или менее носить на себе отпечаток лицемерия и фальши»[88]. В такой обстановке таланту развернуться в полную ширь было воистину нелегко.

Рамки дозволенного, казалось, раздвинула Крымская война. Невиданные мужество и стойкость офицеров, солдат и матросов не могли компенсировать несовершенства организации русской армии, прямо вытекавшие из крепостнического характера общественного строя. Требовались решительные перемены.

В августе 1855 г. по повелению царя была создана специальная комиссия «для улучшения по военной части» во главе с генералом Ф.В. Ридигером. Через полгода в ее состав вошел и Милютин. Пожелания перемен он, судя по всему, принял за чистую монету. Уже через месяц работы в комиссии Дмитрий Алексеевич представил обширную записку, которая в отличие от других, весьма обтекаемых проектов, ставила вопрос о коренной реорганизации всей военной системы. «Крепостное право не позволяет у нас ни сократить срока службы, ни увеличить числа бессрочно-отпускных для уменьшения наличного числа войск», — писал он, доказывая необходимость сокращения армии в мирное время до минимума и максимального развертывания ее в военное время.

Еще более острые оценки давал Милютин механизму государственного и военного управления. «Можно было опасаться, — вспоминал он, — не только падения Севастополя, но и других не менее грозных катастроф, от которых могло поколебаться самое значение политическое России. Такие черные мысли преследовали меня и днем и ночью. Поставленный так близко к главному центру, из которого истекали все общие распоряжения, военные и политические, я имел возможность видеть, так сказать, закулисную сторону ведения войны с нашей стороны и потому более всего имел основание страшиться за будущее… Военный министр строго держался роли ближайшего при государе секретаря по военным делам; все министерство Военное только приводило в исполнение передаваемые министром в надлежащие департаменты высочайшие повеления. В департаментах главною заботою было составление всеподданнейших докладов, гладко редактированных, красиво и крупно переписанных набело, с наглядными ведомостями и справками. На самые маловажные подробности испрашивалось высочайшее разрешение и утверждение. Едва ли возможно довести военное управление до более абсолютной централизации»[89].

Вывод напрашивался один: нужны срочные перемены. О них глухо заговорили в обществе. Подходы к ним вроде бы искала и комиссия генерала Ридигера. Но война закончилась, и прекратились разговоры даже о каком-то подобии реформ. На пост военного министра вместо В.А. Долгорукова пришел Н.О. Сухозанет, о невежестве которого ходили легенды. Образованнейший генерал Милютин сразу пришелся не ко двору и был отчислен от всех должностей в министерстве. «С полной искренностью могу сказать, — признавался он в „Воспоминаниях“, — что я… нимало не сожалел о несбывшихся видах на занятие значительного поста в военном управлении. Не честолюбие влекло меня на этот путь, а чистосердечное желание работать с пользой для общего дела…»[90].

По предложению наместника на Кавказе князя А.И. Барятинского Милютин в 1856 г. был назначен начальником главного штаба Кавказской армии. За четыре года пребывания на этом посту он внес заметный вклад в завершение Кавказской войны и завоевание края, реорганизацию управления войсками и военными учреждениями края (см. очерк о А.И. Барятинском).

Еще в годы первого пребывания на Кавказе (1839–1840) у него сформировался свой особенный взгляд на проблему умиротворения «жемчужины Российской империи». Что горцев не победить без применения оружия, было очевидным, но вместе с тем Дмитрий Алексеевич считал необходимым изменить как систему военных действий, так и политику в отношении местного населения. По его мнению, меры военные следовало непременно сочетать с нравственными, обязательно учитывать религиозные верования горцев, их обычаи, традиции, образ жизни.

Деятельная служба на Кавказе была для Милютина желанным занятием — с этой оценкой современного историка Л.Г. Захаровой нельзя не согласиться. Как военный и государственный деятель он всегда отстаивал активную имперскую политику самодержавия. И нет ничего удивительного в том, что убеждения в необходимости широких радикальных преобразований во всех сферах жизни сочетались у него с заботами о дальнейшем расширении и укреплении империи.

При непосредственном участии Милютина был разработан план покорения Дагестана и Чечни. Дмитрий Алексеевич лично участвовал в овладении Гунибом (25 августа 1859 г.) и пленении Шамиля. «Вы прежде писали историю, теперь вы делаете историю», — восторженно откликнулся на это событие один из современников в письме к Милютину.