нас смотреть не только на историю, но и сквозь нее, точно так же, как Фрейд завещал изучать происходящие внутри нас процессы, зачастую невидимые за внешней стороной личности, а Платон учил направлять взгляд сквозь ширму еще не исследованных идей – туда, где сокрыты важнейшие вопросы философии.

И поэтому Маркс, наряду с Фрейдом и Платоном, по праву является нашим современником. Его не назовешь непогрешимым, и тут не поможет даже культ вокруг его личности. Наверное, лучше воспринимать его как неизбежного участника нашей жизни, как великого исследователя, обнаружившего новый континент общественной мысли и оставившего на нем неизгладимый след. Все, кто пожелает изучить этот континент более подробно, согласны они с Марксом или нет, должны отдать дань уважения тому, кто впервые открыл его для человечества.

Глава 6

Викторианский мир и экономическое подполье

Карл Маркс огласил свой приговор капитализму на страницах вышедшего в 1848 году «Манифеста…»; система была объявлена жертвой неизлечимого недуга, и, хотя конкретных дат не называлось, последняя схватка была уже не за горами. Самым заинтересованным лицам – коммунистам – оставалось лишь жадно ждать последнего вздоха, который возвестит о переходе власти в их руки. Поиск признаков надвигающейся гибели начался еще до появления в 1867 году «Капитала», и каждый приступ спекулятивной лихорадки, каждый период спада позволял подгоняемым надеждой коммунистам приблизиться к смертному одру системы, шушукаясь между собой о том, что час последней революции настал.

Но система и не думала умирать. Да, многие марксистские законы движения оказались верны на практике: крупный бизнес становился все крупнее, а общество страдало от бесконечных спадов и сопряженной с ними безработицы. Несмотря на эти свидетельства надвигающегося конца, налицо было отсутствие одного крайне важного симптома, так высокопарно сформулированного Марксом: «растущие страдания» пролетариата совершенно не собирались расти.

По правде говоря, между учеными-марксистами довольно долго шли споры по поводу того, что хотел сказать этой фразой сам Маркс. Если подразумевалось, что все большая часть рабочего класса будет испытывать «страдания», связанные с превращением в пролетариев – работающих за заработную плату, – то, как мы уже видели, он оказался прав. Но если же Маркс имел в виду ухудшение их материального положения – он безнадежно заблуждался.

Королевская комиссия, созванная для расследования обстоятельств экономического кризиса 1886 года, с особым удовлетворением отметила состояние рабочих классов.

О снисходительном лицемерии со стороны правящих слоев тут речи не шло – условия жизни и правда заметно улучшились. Оглядываясь назад, в 1880-х годах сэр Роберт Гиффен писал: «Нам следует задуматься над тем, что еще полвека назад, когда заработная плата рабочего составляла хорошо если половину нынешней, он был вынужден время от времени противостоять растущим ценам на хлеб, что обрекали его на голодную смерть. Да что говорить, пятьдесят лет назад подавляющему большинству работников во всем Королевстве периодически приходилось жить впроголодь».[138] К моменту написания этих строк цены выросли еще сильнее – но их обогнал рост вознаграждения за труд. Впервые за всю историю английский рабочий зарабатывал достаточно, чтобы поддерживать собственное существование, – это не сообщало ничего хорошего о прошлом, но позволяло надеяться на светлое будущее.

Параллельно с ростом заработков постепенно иссякал источник прибавочной стоимости: рабочий день сокращался, причем ощутимо. Например, на верфях Джерроу и химическом производстве Ньюкасла рабочая неделя уменьшилась с 61 до 54 часов, и даже на текстильных фабриках, где пот всегда лился ручьями, рабочие теперь вкалывали всего по 57 часов. Конечно, владельцы производств жаловались, что их издержки на зарплату выросли больше чем на 20 %. Но каким бы дорогостоящим ни был прогресс, он приносил выгоду, пусть и нематериальную. Стоило уровню жизни подняться – и волнения 1848 года моментально улеглись. Как сказал один промышленник из Стаффордшира, «только дайте им приличную работу, и разговоры о политике прекратятся сию же минуту».

С подобным развитием событий приходилось смириться даже Марксу и Энгельсу. «Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, – досадовал Энгельс в письме к другу, – так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией».[139]

Вывод налицо: Маркс начал приветствовать грядущее крушение слишком рано. Конечно, его преданные почитатели утешали себя тем, что «неизбежное» останется неизбежным и неблагоприятное развитие событий на протяжении нескольких десятков лет не способно изменить направление марша истории. А вот наблюдателям-немарксистам великий викторианский подъем говорил совсем о другом. Перспективы нашего мира позволяли заглядывать в будущее с надеждой, и зловещие предсказания оригиналов вроде Маркса в этой обстановке казались бредом недовольного всем радикала. В итоге сконструированная Марксом интеллектуальная бомба разорвалась почти беззвучно; вместо шквала возражений он наткнулся на непреодолимую стену молчания.

Случилась необычная вещь: экономика перестала быть постоянно разрастающимся набором взглядов на мир – и философа, и биржевого игрока, и революционера, – теперь ее целью уже не было освещение того пути, что избирает общество. Теперь она стала уделом ученых; и если ранние экономисты стремились осветить весь мир маяками своих открытий, то этим было довольно одного, но яркого луча.

На то была своя причина. Как мы уже видели, паруса экономики в викторианской Англии надувал ветер прогресса и оптимизма, давший о себе знать в конце XIX века. В воздухе висело ощущение постоянного улучшения, и вполне понятно, что поводов для обеспокоенных расспросов о цели путешествия становилось все меньше. Именно в этой обстановке и родилась целая плеяда просветителей – тех людей, кто изучал строение системы вплоть до последнего винтика, но не отпускал комментариев о ее нынешнем состоянии или грядущей судьбе. На первые роли в экономической науке вышли ученые. Их вклад в ее развитие очень важен, но язык не поворачивается назвать его жизненно важным. Ибо такие люди, как Альфред Маршалл, Стэнли Джевонс, Джон Бейтс Кларк, а также сотрудники процветавших вокруг них факультетов считали, что волки в экономическом мире уже перевелись, а значит, отпала необходимость обсуждать вопросы жизни и смерти. Отныне мир населяли очень приятные, пусть и воображаемые овцы.

Самое точное схематическое изображение этих овечек можно найти в небольшом томике под названием «Математическая психология», увидевшем свет в 1881 году, всего за два года до смерти Маркса. Его автор – странный, чуравшийся людей профессор Фрэнсис Исидро Эджуорт, племянник той самой Марии Эджуорт, что когда-то играла в шарады с Рикардо, – был хоть и не самым выдающимся мыслителем, но типичным представителем этой породы людей.

Без всяких сомнений, Эджуорт был талантливым ученым. Когда на итоговых испытаниях в Оксфорде ему