Полковник Джек как плантатор не отличался ни строгостью, ни заботливостью, но обращался с неграми, словно с белыми солдатами. В результате они хорошо работали на хозяина под его присмотром, но, когда он был в отъезде, занимались своими садиками, охотой и рыбалкой. Друзья предлагали Джеку надсмотрщиков, но один оказывался слишком ленивым, другой – излишне требовательным, и никто не задерживался больше месяца или двух.

Поскольку Джек часто уезжал покупать лошадей, Фрэнсис с Пенни составляли друг для друга лучшую компанию.

Когда Джек вернулся вместе с Руфью, сидевшей позади него на лошади, у него так болела голова, что он не мог открыть глаза, а на Руфь с посеревшим лицом и мрачной улыбкой было страшно смотреть.

– Я купил служанку, – проговорил Джек. – Знаю, знаю, не надо было, но как я мог допустить, чтобы Руфь продали?

– Продали? Куда?.. Конечно, не мог, дорогой Джек. Заходи, Руфь, ты совсем измучена.

Пенни выбежала навстречу своей нянюшке, надеясь поиграть с Мартиной, но, не увидев её, озадаченно сунула палец в рот.

– Чудесный дом, – выдавила из себя Руфь.

– Старая развалина, но всё-таки жильё, – ответила Фрэнсис и бросила вопросительный взгляд на мужа. Джек нахмурился, упреждая её расспросы о Мартине.

Руфь, совершенно разбитая, присела на диван-качалку на крыльце, а Пенни пристроилась рядом, прильнув к подолу юбки. Прошло немало времени, прежде чем Руфь, придя в себя, погладила её по волосам.

Перед сном Пенни, опустившись на колени у своей кроватки, молилась о счастье и благополучии Мартины. Руфь смотрела на неё с такой неистовой нежностью, что Фрэнсис отвела глаза.

Утром Джек уехал в Бофорт, где одна вдова продавала лошадей умершего мужа.

К концу недели Руфь понемногу начала отходить и ненадолго засыпать.

Джек, не боявшийся подставлять грудь под пули, не мог вынести такого глубокого горя. Если он не был в разъездах, то оставался в городе.

Руфь, облачившись в тусклую коричневую сорочку и поношенный зелёный платок, молча выполняла все просьбы Фрэнсис. Нередко бывало, что, подняв глаза, Фрэнсис заставала Руфь в комнате, не зная, когда она вошла и сколько уже просидела здесь.

Она не отвечала на замечания, и сколько ни пыталась Фрэнсис заговорить, её болезненная улыбка гасила любые разговоры, как одеяло, наброшенное на огонь. Только Пенни упоминала Мартину в своих молитвах у детской кроватки. Но взрослые, обходя её имя молчанием, всегда обращали внимание, если Пенни забывала вечером помолиться о ней.

Лихорадка в Низинах не щадила приезжих. Новорождённые: белые и чёрные, чьи предки знавали африканскую лихорадку, часто переносили её в лёгкой форме. Все дети заболевали ею, недомогание продолжалось два-три дня – этого и ожидала Фрэнсис, когда Пенни с пылающим лбом как-то утром не встала с постели.

Руфь давала ей чай с корой хинина и отвар из листьев редиса, и через три дня девочке стало лучше. На следующий день, когда Фрэнсис уже не сомневалась в выздоровлении, дочка пожаловалась на головную боль. Лихорадка вернулась. К ночи ребёнок так ослабел, что на горшок её пришлось высаживать.

Фрэнсис послала за Джеком и доктором.

– Для детей лихорадка особенно опасна, – сообщил доктор то, что было известно всем родителям в Низинах.

Пенни вся горела. Родители с Руфью по очереди обтирали её прохладными компрессами.

Проведя бессонную ночь с дочерью, Джек спустился на кухню и застал там Руфь, которая сидела с бесстрастным лицом.

– Цветущая молодая женщина не может просто уйти, – взорвался он. – Ты нужна Фрэнсис, Руфь.

Руфь посмотрела на него с мрачным унынием.

– Чёрт побери! – шёпотом вскрикнул Джек. – Ты нужна Пенни!

Руфь улыбнулась слишком знакомой, страшной улыбкой.

– Ох, полковник Джек, я стольким нужна.

Фрэнсис, Джек и Руфь дежурили у кроватки Пенни день и ночь, и ребёнок поправился если не благодаря молитвам, то чему-то ещё, и в декабре бледненькая мисс Пенни Раванель радовалась тихому Рождеству и новой лошадке-качалке, которую она назвала Гэбби.

Джек снова стал ездить в город на скачки, где конь Лэнгстона Батлера Валентин обогнал фаворита, и Батлер привёл наездника Валентина в клуб, где Джеймс Петигрю поднял в честь него тост:

– Цветные понимают лошадей лучше нас, потому что у чернокожих животная натура.

Геркулес не имел успеха в их обществе. В присутствии чернокожего, пусть даже тренера скаковых лошадей, белые чувствовали себя скованно, и господин Батлер отправил слугу обратно на конюшню.

Джек вернулся на плантацию, чтобы заняться полевыми работами и повседневными делами в доме. Фрэнсис он сказал, что чувствует себя «здесь лишним».

– Если бы ты бывал «здесь» почаще, может, ты был бы более необходимым дополнением.

И они с Фрэнсис весело рассмеялись.

– Таким мрачным наш дом ещё никогда не был, – сказал Джек, уткнувшись жене в шею. – Почему счастье ушло от нас? Это из-за Руфи?

– И года не прошло, как она у нас. Она делает больше, чем я прошу, и никогда не жалуется. Пенни её обожает. Наша доченька каждый вечер читает Руфи.

– Да, но…

– Наши друзья повесили её мужа и продали ребёнка.

– Веси готовился убить всех белых в Чарлстоне, – пожал плечами Джек. – Он убил бы и тебя с Пенни.

– А Мартина?

– Это всё очень прискорбно, но когда-нибудь должно было случиться.

Он предложил Фрэнсис бокал с шерри, но встретил отказ с её стороны, так же как в спальне.

Из-за проливных весенних дождей Эшли-ривер вышла из берегов. Дамбы были разбиты, плотины унесло течением. Джек работал не покладая рук, пока до него не дошли слухи, что какой-то жеребец из Вирджинии пробегает милю на шесть секунд быстрее Валентина. Он занимался починкой ещё три дня, а потом укатил, бросив всё недоделанным. С его отъездом всякие работы на плантации приостановились.

Пенни ни на минуту не оставляла Руфь в покое:

– Руфь, видишь уток? Почему они треугольником летят? Руфь, а если бы Гэбби был настоящей лошадкой, он быстро бегал бы? Я знаю, что он ненастоящий, вот глупости!

Раньше, когда она была маленькой, мать каждый вечер перед молитвой читала ей, а теперь Пенни сама читала молчаливой чернокожей женщине.

«Фермер Минуэлл, отец маленькой Марджери и её брата, Томми, многие годы считался богачом. У него была большая ферма, поля с хорошей пшеницей, отара овец и много денег. Но счастье изменило ему, и он обеднел. Пришлось ему занимать деньги по соседям, чтобы заплатить за дом и слугам, которые работали на его ферме.

Дела у бедного фермера шли всё хуже и хуже. Когда подошло время отдавать долги, он не смог ничего выплатить. Вскоре ему пришлось продать ферму; но денег всё равно не хватило, и он оказался в самой жестокой нужде.