В тусклом освещении пациентов начали делить на группы. Медсестры открывали истории болезни и читали диагнозы, включая фонарики только тогда, когда без этого было не обойтись, чтобы растянуть работу батарей на максимально долгий срок. Затем Поу и медсестры присваивали каждому больному ту или иную категорию. Одна из медсестер фломастером выводила на листе бумаги цифру 1, 2 или 3, а затем приклеивала лист скотчем к простыне на груди пациента. Разумеется, это касалось только лежачих – ходячим больным цифры наносили прямо на их больничные халаты. Большая группа пациентов первой группы – в Мемориале и отделении «Лайфкэр» их набралось около трех дюжин – была направлена вниз, к пандусу приемного отделения. Флотилия аэроглиссеров уже начала понемногу вывозить людей в незатопленные районы. Первоначальный план предусматривал, что пациенты первой группы будут эвакуированы именно таким способом. После того как их собрали на пандусе, заниматься ими поручили главной медсестре «Лайфкэр» Джине Избелл и главной медсестре реанимационного отделения Мемориала Карен Уинн.

Больных из второй группы – за весь день их набралось человек семьдесят – в основном разместили в коридоре, ведущем к отверстию в стене машинного зала резервной подстанции. Через него можно было, сэкономив время и силы, быстрее переместить их в гараж, чтобы оттуда поднять на вертолетную площадку. Около полутора дюжин больных третьей группы устроили в углу вестибюля второго этажа, рядом с банкоматом банка «Гиберния» и кадками, в которых росли диффенбахии с полосатыми зелеными листьями. Медики договорились, что пациенты, ожидающие эвакуации, будут получать минимальный уход. Им должны были менять подгузники и время от времени давать глоток-другой воды (при условии, что пациент в состоянии пить). Предполагалось также, что их будут обмахивать полотенцами (это в основном было поручено родственникам медработников). Таким образом, с того момента в среду, когда пациентов переместили из палат, проводимые в их отношении медицинские процедуры были резко ограничены. Идея, согласно которой судьба больного определялась присвоенной ему категорией, неприятно поразила, по крайней мере, одного из врачей, нейрорентгенолога Билла Армингтона. Она показалась ему хоть и практичной, но по сути отвратительной.

Поу и ее коллеги осуществляли триаж. Это слово когда-то использовалось французами при сортировке кофейных зерен, а позднее главный хирург армии Наполеона Бонапарта барон Доминик Жан Ларрей стал употреблять его по отношению к раненым на поле боя. Его также стали использовать в случаях катастроф и стихийных бедствий, когда количество пострадавших явно превышало возможности оказания медицинской помощи. При этом, как ни странно, консенсус относительно того, как наилучшим образом проводить эту процедуру, отсутствовал.

Концепция триажа и целесообразность его применения в медицине являются барометром того, насколько высоко государственная власть в том или ином обществе ценит человеческую жизнь. Во время Второй мировой войны в британской армии пенициллин, которого в то время не хватало, использовали только для оказания помощи пилотам истребителей и членам экипажей бомбардировщиков. До того, как диализ в Соединенных Штатах стал широко распространенной процедурой, руководство многих американских больниц при принятии решения о его назначении негласно учитывало возраст, пол, семейный статус, образование, род занятий и «будущий потенциал» пациента, то есть пыталось определить степень пользы, которую он мог принести обществу. Когда в 60-е годы XX века эта практика привлекла внимание общественности, наиболее видные представители медицины осудили действия одной клиники в Сиэтле за исключение из числа тех, кто «заслуживал» диализа, «креативных нонконформистов… которые внесли большой исторический вклад в формирование Америки как цивилизованного государства». «Выходит, – говорилось в заявлении, – что клиника «Пасифик Нортуэст» неподходящее место для Генри Дэвида Торо, страдавшего заболеванием почек».

Репортаж Шаны Александер в журнале «Лайф» разоблачил описанную практику и привел к гневным протестам общественности. Законодатели создали систему, при которой любой американец, нуждающийся в процедуре диализа, мог получить к ней доступ – главным образом, за счет государственного бюджета. Однако в таких странах, как Южная Африка, продолжали существовать ограничения в назначении диализа пациентам государственных больниц. Поскольку число тех, кто нуждался в диализе, значительно превышало имеющиеся у лечебных учреждений возможности, врачам на совещаниях приходилось решать, кому жить, а кому умереть. Этично ли было, помимо медицинских показаний, учитывать еще и «социальные критерии полезности» пациента, такие как род занятий и место работы, наличие детей, наркозависимость или ее отсутствие? Следовало ли информировать пациентов о принятом решении и давать им возможность подать апелляцию? После того как много лет предпочтение в данном вопросе неизменно отдавалось белым южноафриканцам, как можно было сделать процесс этого страшного отбора более справедливым? Врачи ждали, что сами пациенты найдут ответы на эти вопросы и внесут ощутимый вклад в выработку более гуманного и справедливого подхода. Постепенно сортировка больных все же становилась более прозрачной, по мере того как адвокаты все активнее разворачивали кампанию за распространение программ диализа на южноафриканцев с низким доходом и в пользу профилактики почечных заболеваний.

В тот момент, когда на Новый Орлеан обрушился ураган «Катрина», в Соединенных Штатах существовало по меньшей мере девять систем разделения пациентов на случай катастроф и стихийных бедствий с большим числом жертв и пострадавших. Однако в экстренных ситуациях расследования гибели конкретных людей проводить крайне сложно. Вероятно, по этой причине – а может, еще и из-за возможности политических осложнений или отсутствия финансовой заинтересованности – никто никогда не проводил соответствующих исследований. То есть никто не пытался выяснить, помогло ли использование хоть одной из применяемых систем отбора сохранить больше человеческих жизней – или же оно, наоборот, лишь сократило процент выживших. Большинство систем триажа базировалось на постулате, что люди с не слишком тяжелыми травмами и ранениями могут подождать, пока врачи окажут помощь тем, кто пострадал сильнее. Именно на этом строилась концепция барона Ларрея, описанная в его мемуарах о битве при Йене в Пруссии между силами Наполеона и четвертой коалиции в октябре 1806 года. «Тем, кто получил относительно легкие ранения, следует дождаться, пока прооперируют и перевяжут их братьев по оружию, пострадавших более сильно», – писал барон. «Воины с тяжелыми ранениями должны получать медицинскую помощь в первую очередь, независимо от звания и должности» – такой подход вполне соответствовал идее всеобщего равенства, которая была одним из главных принципов Французской революции.

Несколько десятилетий спустя, в 1846 году, хирург британского военного флота Джон Уилсон ввел другую систему. Он считал, что от хирургического вмешательства лучше воздержаться, если велика вероятность, что оно окажется бесполезным. К 2005 году этот принцип получил отражение сразу в нескольких системах триажа. Он сводился к тому, что медикам не рекомендовалось торопиться с лечением или эвакуацией раненых и больных, которые имели мало