и Павлом. Павел всегда поддавался ему, а Саша – никогда. Даже мать в этот день всегда была прекрасна и грустно-задумчива, ее безумная голова покойно прислонялась к широкому плечу отца, ещё полного сил и стремлений. И отец Андрей всегда заходил и поздравлял. Было что-то особенное и чистое, когда под дирижёрством отца Андрея всей семьёй пели тропарь праздника. Непросто было перекричать Сашу с его звонким и сильным голосом. Павел пел совсем тихо и очень вдумчиво, Вадим старался ему подражать. Эх, были времена! К вечеру Вадим уже заставил себя позабыть про них, намереваясь постирать одежду, как впервые за время, что Вадим жил в его квартире, заявился дядя Гера.

– Христос Воскресе! – Заорал на всю Москву дядя Гера.

– Угу, – промямлил Вадим. – Что-то случилось?

– Конечно случилось! Ну, ты даёшь!

– Что такое?

– Христос Воскрес! Вот что случилось, – Дядя Гера звонко три раза поцеловала Вадима в щеки. Вадим не привык к такому проявлению чувств со стороны мужчин, тем более трезвых. Он инстинктивно попятился назад.

– Я думал, стряслось что-то серьёзное.

Дядя Гера уставился на него, словно Вадим смолол самую большую на свете глупость.

– Прекрати стирать свои допотопные манатки, – он проворно отобрала у Вадима рубашки и швырнул их в сторону. – Я кулич с яйцами принёс. Освящённые, сам ходил святить. Заодно побратаемся, познакомимся.

–  Я не отмечаю религиозные праздники, – Вадим с раздражением поднял с пола рубашки.

– Конечно, не отмечаешь! – Воскликнул дядя Гера. – По тебе и видно, бедолага.

– Что вы имеете в виду?

– Где тебе отметить торжество вечной жизни, коль ты сам ходячий труп. В гроб краше кладут, ей-Богу. Сам таким когда-то был.

Только сейчас Вадим заметил на толстой шее дяди Геры крест. Распятие было таким крошечным, что тонуло в складках этого необъятного мужчины, совершенно не подходило ему, смотрелось чужеродно и комично. Тоненькая серебряная цепочка вовсе не выделялась на красной шее дяди Геры, она захлебнулась в складках кожи и утонула. Из-за этого крестик казался вытатуированным.

Вадим все ещё смотрел на крест, когда дядя Гера очистил яйца и нарезал кулич.

– Ну, чего смотришь на меня словно я грудастая баба? – Рявкнул он. – Бери себе яйца с куличом. Не в ресторане чай, чтоб я тебя обслуживал.

Дядя Гера пристально смотрел Вадиму в рот, когда тот ел пасхальный кулич, словно собирался силой мысли пропихнуть кулич Вадиму в желудок. Вадим послушано доел все предложенное.

– Не обижайтесь, но по вам не скажешь, что вы так религиозны, – осторожно сказал Вадим и поднял глаза на дядю Геру, ожидая какую реакцию вызовет у громилы его замечание. Дядя Гера глядел равнодушно, ожидая, что Вадим скажет ещё. Это придало Вадиму смелости. – Просто религия – предрассудок прошлого, суеверие, сменившее языческие обряды. Бог не может эволюционировать вечно. Раньше Он носил головы зверей, затем стал человеком со всеми людскими пороками, и наконец стал безгрешным и совершенным. Дальше эволюционировать некуда. Посему разве не должно совершенство кануть в небытие? Выродится, проще говоря. Как вырождались королевские династии, вступавшие в брак между своими родственниками ради сохранения чистоты крови. Они ведь тоже стремились к своему совершенству и его достигли.

– Прям достигли! – Дядя Гера икнул и посмеялся.

– В своём понимании. Желание достичь совершенства приводит к вырождению. Я без толку пытался доказать это своему брату, он художник.

– Верующий?

– Да, только он создал свою собственную религию. Говоря проще, он сектант. Он убеждён, что совершенства можно достичь, но только избранным. Разумеется, к таким избранным он относит себя. Он рисует устрашающие картины, утверждая, что это есть красота. Но это безумие! Его любовь тоже безумие. Его мысли, действия, слова то же самое натуральное безумие. Брат сходит с ума, уже сошёл. Он живет в своей мифологии среди богов подземного мира, призраков, русалок и прочих выдуманных тварей. Он всято верит во все это. Христиане тоже верят и также сходят с ума, только медленнее.

– А ты сам во что веришь?

– Я ни во что не верю.

– Так не бывает.

– Так бывает. И если уж говорить о религиях, то мне не понятна вековая популярность христианства. Иисус слишком уныл и праведен. Я бы предпочёл верить в Зевса, он как-то ближе к народу.

– Так ты и веришь в Зевса.

– Я не верю в Зевса. Я ни во что не верю.

– Не неси ахинею, Вадик. По каким-то же принципам ты существуешь. Не будь самонадеянным, человек просто выбирает кому служить и к чему стремиться. Если ты живёшь без цели, думая только о том, что бы пожрать и с кем бы поспать, это не значит, что ты весь из себя самодостаточный. Это значит, что ты просто кусок дерьма, плывущий по течению и зависящий от обстоятельств, окружения, прогноза погоды и гороскопа. Человек не может остаться лояльным. В своей жизни человек обязан выбрать одну из сторон, обязан во что-то поверить и действовать согласно своим принципам. Желательно сразу сделать правильный выбор, с молодости то бишь. Для этого и нужны человеку родители. А ты думал, для чего? Чтоб содержать тебя? Надоедать тебе? Служить тебе? Кошмарить тебя и портить психику? Нет, у них иное предназначение. Но случается так, что человек вынужден разбираться самостоятельно. Говорят, человеку будет дано по вере его. Может быть моей веры будет достаточно, чтоб искупить время, когда я стоял на другой стороне.

– Вы были атеистом?

– В какой-то степени. Я ж объяснил тебе, что человек не может ни во что не верить. По той же схеме он не может верить в разное одновременно. Разве можно одновременно быть христианином и поклоняться зеленому змею? Нельзя быть рабом двух господ, слыхал такой афоризм? В этой Книге таких изречений наберется с тысячу.

– Выпивали?

– Мягко, Вадик. Я был настоящим запойным алкашом. Ни мольбы, ни материнские слёзы, ни бесконечные кодировки не имели воздействия. У меня была хорошая мать. Она растила меня одна, вложила в меня так много любви, что она полилась через край и уплыла. Как же я тиранил ее бедное сердце! До сих пор она стоит перед мной. Старая, сухая, древняя как египетская мумия. Ручки дрожат, колени подгибаются. Она получила разрыв сердца в зале суда. Меня тогда судили за крупную кражу и разбой в пьяном угаре. Судили, надо признать, справедливо. Потом я вышел. Господь был милостив ко мне, озарил мою жизнь, и