я встретил ее. Не косая, не кривая, один Бог ведает, что она во мне нашла. Пригрела меня, не осудила, ставила за меня свечки. За тебя кто-нибудь ставит свечки, Вадик? Молится коленопреклонённо за твою тщедушную душонку? А она за меня молилась и за руку повела в свою церковь. Меня, алкаша и безбожника! Там мы с ней и повенчались. Потом она мне дочку родила, Маришку. В честь матери назвал… А потом я расслабил булки и опять стал бухать. Как же Любушка меня просила не пить! А я выпил проклятые две стопки и поехал встречать их с поезда. Кончилось тем, что я не справился с управлением из-за стопочек этих, а ведь со мной ехали жена и дочка, моя доченька Маришка…Я-то уцелел, Маришка скончалась на месте, Любушка – после, в больнице. Мне передали, что она меня простила, можешь представить себе? Простила! Господи Боже! Простила… Можешь представить? Я по сей день ношу крестик Маришки. Чтоб теперь уж точно не сойти с пути.

Вадим закрыл глаза и перед ним предстала другая авария. Брат Павел. Один миг, и здоровый сильный брат стал инвалидом.

– Получается, они погибли по вашей вине? – Глухо спросил Вадим дядю Геру, стараясь отогнать воспоминания о Павле.

– Бананы что ль в ушах? Да, я их все равно что ножом перерезал.

– Как вы это пережили?

– Меня спасла вера. Она подняла меня с самого дна. Христос Воскрес, Вадик.

– У меня тоже был сын, – зачем-то сказал Вадим. – Он так нелепо погиб, я не уследил. Ему было только шесть лет. И из этих шести лет я был ему хорошим отцом от силы несколько часов. Так что я тоже его все равно что ножом перерезал.

– А жена твоя где?

– Я оставил ее. Не могу жить с ней после этого. Тяжело. Хотя у нас и до этого не ладилось.

– Ведь это не по-человечески, Вадик. Я не хочу тебя судить, да и право на это не имею. Мне известно, как невыносимо тяжело бывает быть добрым к ближнему. Но посуди себя сам.

– Я все это знаю, – горестно вздохнул Вадим.

– Кто у тебя ещё остался?

– Брат и мать. С братом общаться не желаю. Он всю жизнь только тем и занимался, что гнобил меня.

– Ну ты прям всем своим видом нарываешься, чтоб тебя гнобили. Сам еле сдерживаюсь, знаешь ли, – дядя Гера, кряхтя, засмеялся.

– Мать – сумасшедшая. На полном серьезе. Ее нужно по-хорошему лечить. Она опасна. Она странная. Она как будто бы видит то, чего нет. Мать сказала мне в день смерти сына, что его заберёт русалка. В этот день мой сын утонул. Я уверен, что под русалкой она понимает невесту брата, та умерла в воде. Мать сказала, что она заберёт нас всех. Клянусь, что я верю матери, и когда-нибудь это произойдёт.

– А, веришь значит, стало быть, – дядя Гера посмеялся. – А бил себя в грудь с пеной у рта, что ни во что не веришь.

– А вы верите в призраков, дядя Гера? – Спросил Вадим, глядя ему прямо в глаза.

– Я верю в бессмертие души.

Вадим открыл рот, чтоб сказать своё мнение, но передумал. Ему не хотелось говорить о Лидии. Не хотелось, чтобы даже звук ее имени повис в воздухе рядом с ним.

Ты вечная дочь праматери Евы,

Ты вводишь мужчин в искушенье.

Как может мужчина в себе побороть

К тебе роковое влеченье?

Глава 20

Вадим удивился, осознав, что помнит черты Лидии так чётко, будто видел ее вчера. Это казалось странным, ведь даже Павел потерял в его памяти четкость лица, он помнил его, в общем и целом. Лидию же он мог нарисовать прямо сейчас, не погрешив против истины, обладай он Сашиным талантом художника.

И в то же время нельзя было сказать, что красота Лидии произвела на него особенное впечатление при первой встрече, какое она произвела на Сашу, который тихо ахнул, когда Павел в первый раз ввёл невесту в дом.

Вадим оценил Лидию как эффектную брюнетку, довольно фигуристую. Сексапил или чувственная притягательность. Наверное, такое определение было б наиболее для неё уместно. Красотой для Вадима была Юля с ее кукольным лицом и хрупкой фигуркой. Даже Вера больше входила в его категорию красоты, обладая приятными нерезкими чертами. Она и впрямь чем-то походила на Лидию, но была ее более располагающей вариацией.

Лидия напоминала Вадиму хищную птицу или дикую кошку. Ее движения были полны гибкой грации, она выглядела очень изящной, но тело при этом было сильным и свободным. И эти необычайно светлые зеленые глаза. Именно Лидия заложила в Вадиме сомнение, что глаза – зеркало души. Душа Лидии была в разы темнее взгляда.

Смотрела Лидия необычно. Пока жизнь не оставила ее, это были глаза удивленного ребёнка, которому всё интересно. В них сияли весёлые, даже наивные огоньки, эти глаза могли обезоружить любого. Они давали поразительный контраст со злым ртом и слегка нервной мимикой лица. Должно быть в этом и был секрет ее привлекательности – вечный магнетизм девочки в теле взрослой женщины, извращённой пороком. Она была чем-то вроде Набоковской Лолиты, только выглядела вполне себе половозрелой женщиной. Нимфеткой Лидию делали детские чистые глаза.

Вадим не мог вынести взгляда Лидии, он смущался. Необычное для него состояние, Вадим был популярен у девочек, ему досталась самая симпатичная из них – Юлия. Вадим не смущался взглядов женщин. Кроме взгляда Лидии. Когда она обращалась к нему, он опускал глаза и вёл беседы с досками на полу, тарелкой, чашкой, но только не с ней.

Есть женщины, ради которых стоит жить, которых стоит добиваться, за которых стоит бороться, и ради которых стоит умереть. Перед Вадимом стояла одна из них. Ещё до того, как Вадим успел хорошо разглядеть Лидию, он ощутил сильную женскую энергетику. Но это была не мягкая обволакивающая аура, что так тешит мужское самолюбие. То была энергия разрушения, энергия, кипятившая кровь. Лидией хотелось обладать, ее хотелось подчинить себе, хотелось сломить. Она охотно бросала вызов, и этот вызов было невозможно не принять.

Лидия наслаждалась каждым моментом своей жизни. Вадиму всегда было интересно наблюдать за тем, как она ест. С каким удовольствием она водила кусочком рыбного филе по тарелке с соусом, словно рисовала узор. А потом клала кусочек себе на язык, тщательно прожевывала, закрывала глаза и