Неужели вправду крепко поселятся в доме запахи жасминного мыла, и гладкой, молодой человечьей жизни, и яблочного пирога? Неужели будут – не в гостях, надолго – лёгкие Риткины шаги по дощатым полам, её смех и голос между выстроенных Ибрагимом тяжёлых стен?..

* * *

Лишь малый остаток обратного пути Савря проехала на орчьей спине, на курточной облезлой хватайке. Пробовала голос – затянула было хвастливую песенку ловкой охотницы, но смутилась, примолкла, когда из древесных крон поодаль песенку подхватил кто-то из холостёжи. Небось еле утерпит до ранней весны жить на станции с Ийром и козами. Вымахала, нарастила взрослых перьев да сильных жил, даже гордость берёт за такую Саврю.

А дома – наперво дрязгается лапами в тазу и просит Ййра выдуть из рук мыльный пузырь. И любуется невесомым радужным чудом, округлив глаза совсем по-маляшьи.

Кухонная плита еле тёплая. На столе стоит банка с сухой гречневой крупой и неоткрытая тушёнка. Ришки дома что-то не слышно, хотя уже вечер. Кнабер у себя в Дальней как-то подозрительно шоркается, ходит зло, будто половицы перед ним в чём-то провиноватились.

Савря устраивается поваляться пока в своём уголке за царь-койкой, а орк идёт в Дальнюю – что-то смутно ему не нравится; не стала бы девчура спроста бросать начатые приготовления к ужину. Воды же и дров в кухне запасено довольно, то есть из дому она отлучилась явно не за этими надобностями.

Обойдя с коридора, стучится в дверной косяк.

Бугайчик там у себя прекращает шорканье. Сперва молчит, но потом отзывается глухим неуверенным голосом:

– Да?

Ййр открывает дверь, шагает через порог. Мог бы, конечно, и из коридора спросить, но любопытно же узнать, что такое Кнабер там у себя затеял.

А-а, вон что. На кровати лежит большая сумка, открытая, будто рыбина со вспоротым брюхом, и в неё сложены разные Кнаберовы пожитки. Вторая такая же сумка – из тех, с которыми людята пожаловали на остров – стоит на полу уже застёгнутая, раздув бока. Завтра на станцию должна заглянуть Брук; так значит, Сэм Кнабер налаживается уехать. Не то чтобы этого нельзя было ожидать – плёнки-то светописные он аккурат все уже извёл. А всё-таки жаль. Вряд ли бугайчика потянет однажды сюда вернуться…

– М-м. Смотрю, собираешься, – произносит Ййр негромко и мягко: разнообразный шмот в раскрытой сумке упихан плотными скатками, почти по-орчански. Знакомые Ййру люди свои вещи складывали не так – верно, Кнабер подсмотрел и перенял у орка эту привычку ради удобства и простоты. Приятно, когда у тебя учатся хорошему, даже если выходит это бездумно, ненароком.

Только вот лицо у человека сердитое и растерянное. И на левой скуле отчётливое розовое пятно.

Ййр, пройдя, заглядывает в Ближнюю: у Ришки всё на своих местах, вещи лежат по-прежнему, и из бывшего Рональдова рояля торчит бумажный лист, до половины пропечатанный угловатыми машинными буковками.

– Ришка-то где?

От девчуриного ласкового имени Кнабер морщит брови и вдыхает шумно, а на Ййра взглядывает так, будто орк у него какую-нибудь светописную штуку тишком попятил, сильно ценную. Отвернувшись, комкает в руках одну из своих футболок и отвечает невнятно, что Рина пошла на улицу.

Вокруг человека будто глухая стена, непонятная обида. «Э, – думает Ййр, – не Ришка ли его с правой руки да по личику приложила? Что же тут у вас без меня вышло, люди?»

На бугайчика жать орку неохота. Пусть сперва остынет, раздышится…

– Выйду, гляну, – говорит Ййр. – а ты пока улучил бы времечко, плиту растопил бы.

И то дело: ужин сам себя не приготовит, а хорошо поевши – при любых обидах жить веселее, чем впроголодь.

* * *

Сэм ловит Ййра на полушаге из Дальней в сени – за руку, повыше запястья. Ловит крепко, ни дать ни взять – орчару заломать решил, но после этого движения будто теряет всякую решимость.

Бледноглазый глядит спокойно, не думает вырываться, даже кулаков не сжимает. Улыбается самыми углами зубастого рта – молча ждёт, чего Сэм намерен сказать или сделать.

И вся сила уходит из Сэма, как вода в песок. И даже слова вымерзают, до языка не дойдя.

– Чего всполошился-то? – помогает Ййр.

Пальцы Сэма разжимаются, как бескостные.

Пятно на скуле пылает жарче.

– Ничего, – выдыхает Сэм.

Отворачивается, идёт, едва не своротив стул, и продолжает свои сборы.

* * *

«Завтра нужно уехать».

«Свою книгу ты можешь дописать дома. Сама подумай, так будет даже удобнее».

«Сколько ещё ты собираешься тут торчать? Рина, не говори глупостей».

«Нет, без меня ты не можешь здесь остаться. Ты же сама понимаешь…»

«Неужели я должен объяснять?! Это абсолютно недопустимый вариант».

«Ты хоть можешь себе представить, какой будет скандал, если об этом станет известно?»

«Люди нашего круга…»

«Рина, перестань вести себя, как круглая идиотка».

«Да это без разницы, как вы тут собираетесь жить и что делать! Им ты никогда не докажешь…»

«Ты что, хочешь, чтобы все трепали – внучка сумасшедшего миллионера живёт на личном острове, у чёрта на рогах, с каким-то орком?!»

«Тебе после этого ни один нормальный человек руки не подаст, слышишь ты или нет?!!»

«Да ПОХРЕН, что у этой твари на уме и какая она на самом деле!! Ты на этом острове сама съехала с катушек – или это твоя дурная наследстве…»

Рина снимает с ветки красивое прохладное яблоко.

Это Радость.

Может, если Радостью заесть звенящую боль, станет легче?

Радость – с кислинкой, да кислинка ей и не в упрёк, Ййр рассказывал.

Вот. Если сосредоточиться на ярком яблочном вкусе, на хрусткой розоватой мякоти, то можно хотя бы дышать ровней.

Тихий и тоненький голосок где-то внутри повторяет: «Гляди-ка, да ведь ты небезразлична Сэму; иначе отчего бы он так рассердился? Сэм вовсе не хочет тебя оставлять: Сэм хочет уехать – вместе с тобой, с тобой, с тобой… зачем ты ударила, он же наконец-то неравнодушен; Сэм не хочет с тобой расставаться; он не прав, но он так сильно расстроился только потому, что…»

От этого тихого голоска тоже больно. Рина откусывает ещё Радости, чтобы заглушить его, пока голосок, предатель, не начнёт называть её дурочкой и упрашивать скорее идти мириться.

* * *

Слышно, Ришка грызёт яблоко.

Где ещё ей найтись, как не в Ибрагимовом саду.

Надо бы окликнуть, да отчего-то неловко. Какой бы ни вышел меж людьми разлад, а видать, и Ришу-то проняло: стоит сама под тяжёлыми ветвями, а всё равно как внутри хмурой тучи. Но