— Далеко собрался, дядя? — сказал другой.

— Что вам угодно? — только и успел промямлить газетчик, прежде чем громилы натянули мешок ему на голову.

Когда его сняли через четверть часа, Клотов обнаружил себя под мостом.

— Ты вот что, господин бумагомаратель, — обратился к нему невысокий пружинистый господинчик, — в завтрашнем номере своей газетенки вот такими вот аршинными буквами напиши, что войны с Турцией у нас не будет.

Обалдевший редактор огляделся.

— Почему это я должен вас слушаться? — попытался он выказать бесстрашие.

— Потому это, мил-человек, что я вашего брата писаку на дух не переношу, — приблизился вплотную Клестов. — И ежели меня какой писака из себя вывести норовит, я того писаку в речку бросаю — подумать. Смекаешь?

Клотов молчал.

— Ну что, пачкун, поплаваем?

Редактор судорожно искал, что можно возразить наглецам.

— Давай, ребята, — кивнул костоправам Клестов.

Те мгновенно набросили мешок, отчего газетчик принялся ныть и извиваться. По знаку предводителя мешок сняли. Клотов был сломлен и подавлен.

— Сделай как велено, — ласково сказал Клестов. — Успокой народ.

Ардов стоял на мосту и смотрел вниз. События последних дней его не просто вымотали, а как-то окончательно разуверили в службе, на которой он, хотя и оказался волей случая, старался исполнять долг со всем тщанием. Илья Алексеевич все более убеждался, что никакие его усилия не в состоянии улучшить общества, представавшего перед ним грубым, подлым, жестоким — словом, тяжело и неизлечимо больным. Временами он чувствовал, что буквально захлебывается от грязных волн людских пороков и страстей — стяжания, сластолюбия, гордыни. Ко всему этому примешивался удушливый запах человеческой глупости. Без этих свойств человеческой породы, пожалуй, ни одно преступление не могло бы получить своего развития.

Илья Алексеевич вспомнил зеркала, которые давеча вспыхнули золотым светом на Садовой, приглашая отправиться в небесные выси, где серафимы немолчно славят Создателя. Сыщик опять вспомнил родные черты незнакомки у Спаса-на-Сенной, но почему-то вместо ладана в ноздри затек запах подгнившей рыбы, а в ухо ударил комариный зуд.

Из-под воды проступила ухмыляющаяся физиономия Мервуса. Илья Алексеевич догадался, что, скорее всего, видит отражение человека, облокотившегося рядом с ним на перила.

— Поздравляю, Илья Алексеевич! — сказало отражение. — На этот раз вы меня обыграли, сделку пришлось отложить. Заметьте: не отменить — отложить.

— Я с вами не играл, Мервус, — ответил сыщик. — Живую жизнь нельзя сбрасывать как сыгранную карту.

— Бросьте! — капризно, с некоторым раздражением отмахнулся злодей. — Каждый из них сам выбрал судьбу. Чептокральский погряз в блуде, самым отвратительным образом домогался благочестивой дамы — разве нет? Получил от оскорбленного супруга по заслугам. Лундышев свихнулся на почве патологической ревности, изводил подозрениями жену, обрек буквально на заточение. Его конец также вполне логичен. Генерал пал жертвой тщеславия и сребролюбия. Этот турок из посольства, которого Белоглазов положил на место взрыва, вообще был исчадием ада — третировал жену и детей, пьянствовал и сутками не вылезал из ипподрома и игровых клубов.

— Возможно, — признал Ардов. — Только с чего это вы выбрали себе роль верховного судии? Вы, скорее, бес-искуситель, — без чести, без совести, без морали.

— А хоть бы и так, — легко согласился Мервус, — только это не отменяет того обстоятельства, что для каждой смерти имелась законная причина.

— Какую причину вы избрали для расправы со мной?

— Господь с вами, Илья Алексеевич! — притворно ужаснулся махинатор. — Я здесь ни при чем. Это все сумасшедший Белоглазов! Вы ведь видели его — бешеный! Атака в Сестрорецке — это его своевольная выходка, к которой я не имею никакого отношения. Он вбил себе в голову, что вы можете расстроить весь план и потому решил с вами расправиться… Уж слишком быстро вы заявились к нему в «курятник», он, честно признаться, не ожидал. Я, конечно, позднее сделал ему внушение и, как вы могли заметить, впоследствии он оставил попытки лишить вас жизни.

— И для этого заминировал целый полицейский участок?

— Я не мог исключать, что мой стройный план претерпит изменения из-за вашего вмешательства, — с напускной непосредственностью признался Мервус. — И, как видите, оказался прав. Мой метод требует предусмотрения всех возможных вариантов! И если бы вы не отыскали этого болтливого инженера Буевича в подполе у знахарки, замысел удалось бы завершить. А самого инженера мы бы выдали за последнего оставшегося в живых члена нашей тайной организации, — вздохнул злодей с фальшивой скорбью. — Конечно, случайно утонувшего в Мойке или что-то в этом роде.

Голос Мервуса был нестерпимо соленым, Ардову стоило большого труда не вынимать из колбочки пилюльку — он не хотел показывать этой своей слабости противнику.

— Вам понравился мой маскарад? — справился Мервус, снимая с верхней губы полоску черных усов с закрученными кверху концами. — Постиж[93] остался от одного артиста — не пропадать же добру! Да вы его помните, он неплохо исполнял арию Менелая в «Аквариуме», пока вы его не прихватили… — Мервус бросил искусственные волосы в воду. — Я подумал: а не преобразиться ли мне в жандармского полковника? Каюсь, люблю эффекты. По-моему, получилось убедительно, не находите? Да-с, усишки — отличная маскировка. Признайтесь, ведь вы всерьез подозревали Брусникина! Честно говоря, он был отличной кандидатурой для главы подпольной ячейки, вздумавшей раскачать Россию на войну. Думаю, газетчики охотно ухватились бы за эту фигуру. Невероятная сила, вы не находите? Я имею в виду общественное мнение. Скажу без ложной скромности, теперь я могу управлять Россией получше любого правительства. Хотите знать, как это работает? Сначала абсолютная ложь становится слухом. Слух превращается в телеграмму. Телеграф переносит ее на другой континент. Там, за океаном, ее печатают газеты как заслуживающую доверия новость «из проверенных источников». А потом она возвращается обратно к нам. Уже как неоспоримый факт, со ссылкой на уважаемое издание. Вуаля! Отныне любая моя выдумка может стать реальностью. Шутка ли, я едва не отправил империю на новую битву! Конечно, я имею в виду не Турцию, а кое-кого посерьезней — того, кто не смог бы стерпеть захвата Проливов русскими. Вот где было бы золотое дно! И я обязательно до него доберусь, обещаю вам, Ардов.

Илью Алексеевича раздражало это неуемное самовосхваление отъявленного негодяя, но он все не мог придумать, какими словами можно было бы поколебать эту самоуверенность.

— Вы мелкий жулик, — наконец сказал он. — Вам кажется, что вы гигант, да Винчи преступного мира, а вы обыкновенный гайменник![94] Вся ваша сила только в том и состоит, что слава о вашем душегубстве бежит впереди вас. Оттого вам и служат. Из страха.