— Ваш адрес? — насторожилась Мирра. — Вот с этого места, пожалуйста, подробнее.

— У отца еще в ходе переписки возникло впечатление, что пан Болеслев хочет узнать адрес его квартиры. Он меня на всякий случай предупредил — дескать, имей в виду и не выдавай. У Карла есть смешная версия, что Лев замыслил стащить его коллекцию старинных шарманок. Или работает на человека, который замыслил.

— Лев отродясь ни на кого не работал, — сказал Мирра. — И антикварное барахло его не интересует Еще чего. Нет, тут что-то другое. Что-то не так с этой вашей квартирой. Или, наоборот, что-то очень так.

— С нею все более чем так, — усмехнулся я. — Прекрасная квартира, три этажа, еще и с подвалом. Сам себе завидую — тот я, который хотел бы там жить, тому мне, который от собственного счастья отказывается. Но какого рода удовольствие можно получить узнав ее адрес, — ума не приложу. Особенно если не красть шарманки… А пану Болеслеву, видишь, невмоготу. На каких прекрасных гнилых козах он ко мне подъезжал, слышала бы ты. Каждая как минимум Амалфея.[20]Нынче вечером он наконец нашел прекрасный повод вызнать мой адрес, диск сестер Пешиковых обещал прислать, где скрипка и барабан…

— Скрипка и голос, — почти машинально поправила Мирра. — Они обалденные, да.

— Вот и Карл говорит — голос, — вздохнул я. — А я слушал скрипку и барабан… Ладно, неважно. Важно, что я дал Льву свой московский адрес. Он молодец, бровью не повел. Но очаровывать меня резко перестал. И мне как-то сразу захотелось уйти и больше никогда не возвращаться. Такова сила его обаяния.

— Да, это он тоже умеет, — кивнула Мирра. — Удивительное дело, чем больше тебя слушаю, тем меньше понимаю.

— То же самое было, когда ты объясняла про сны, — ехидно сказал я.

— Сны — ладно бы, тут не говорить надо, а делать, по ходу разберешься, — отмахнулась она. — А вот ты меня серьезно озадачил. Я все-таки Льва очень неплохо знаю. И все, что ты рассказываешь, обретает смысл только в том случае, если… — Она умолкла и задумалась.

— Если — что?

— Если в доме твоего отца хранится что-то по-настоящему ценное. Не барахло, не деньги. Не знаю, короче. Лев — не коллекционер и не бандит, он… — тут Мирра осеклась и покачала головой. — Дай-ка мне еще сигарету.

Я дал. Чего не сделаешь для хорошего человека, от которого ждешь душераздирающих откровений.

— Слушай, — сказала она. — Вот, к примеру, я. Ебанутая художница, в прошлом маленькое храброе сибирское чмо, какой с меня спрос. Но на месте твоего отца я бы, пожалуй, переехала. Немедленно. А квартиру сдала бы злейшему врагу — если уж Лев ею заинтересовался.

— Почему?

— Да потому, что он страшный, — Мирра развела руками. — Реально очень страшный человек. Если ад существует, он спрятан у Льва за пазухой, не сомневаюсь. Ты решил, мы с ним поссорились? Так вот, ничего подобного. Я бы, может, и с радостью, но мне слабо. Просто ему надоело со мной возиться, и он сказал: «Все, дальше сама». Отпустил. Мое счастье.

Это было, прямо скажем, неожиданно. Я-то думал, у них просто неудачный роман в анамнезе. Или скажем, обычные разборки успешного художника с бывшим галеристом. А скорее все вместе. Обычное дело. Пан Болеслев, при всех его закидонах, страшным мне вовсе не показался.

— Ну, значит, я совсем не разбираюсь в людях, — примирительно сказал я.

— Думаю, действительно не очень-то разбираешься, — улыбнулась Мирра. И, помолчав, добавила: — Я все никак не могу слово подобрать, чтобы ты понял. Если я скажу, что Болеслев колдун, ты, чего доброго, ржать начнешь.

— Слово дурацкое, — согласился я. — Но нет проблем. Мне только вчера один дедушка рассказывал что Льву уже как минимум сотня лет.

— Гораздо больше, — флегматично сказала Мирра. — И это, поверь мне, не самая важная часть правды о нем. Хотя, конечно, эффектная.

В этот момент за окном раздался оглушительный грохот. Я охнул, Мирра сдавленно пискнула. Мы переглянулись и, не сговариваясь, метнулись к окну.

— Это просто салют, — выдохнул я, глядя на стремительно бледнеющие завитки дыма в ночном небе.

— Ну вроде бы, — неуверенно согласилась Мирра. — А все-таки надо менять тему, от греха подальше. Ты как хочешь, а мне не по себе.

— Ладно, — согласился я. — А про его приятеля можно спросить?

— Ты о ком?

У меня скверная память на имена, все время подводит, и знал бы кто, как это меня бесит. Вот и теперь я страдал неописуемо.

— Господи, как же его зовут? Несуразный такой хмырь, по идее, смешной, но совсем не смешной почему-то…

— Пан Станислав, что ли? — нахмурилась Мирра. — Доктор Грочек? Ты и с ним успел познакомиться? Плохо дело.

— Почему плохо-то?

— А потому. Знаешь, как его сам Лев за глаза называет? Доктор Чума. Вот и делай выводы. Хочешь еще чаю?

— Хочу.

— Сейчас согрею и налью. В обмен на еще одну сигарету. Арсений что-то совсем распоясался. В смысле, расслабился. Медом ему этот Марек намазан… А мне курить надо. Нервничаю я. Не нравится мне, что вокруг тебя Чума покрутился. По-моему, ты влип.

— Да ладно, — отмахнулся я, — все равно завтра отсюда уеду.

— Вот это очень хорошо! — энергично сказала Мирра. — Хоть и жалко, конечно, вот так сразу бросать тебя без присмотра. Но — ладно. В конце концов, всегда можно присниться, если припечет. А от Чумы, в смысле, от Грочека, если вдруг встретишь, беги без объяснений. Вот прямо сразу разворачивайся и беги, забив на все. Из этих двоих он хуже. Лев очень страшный, но умный и других людей ценит — как воспитанный ребенок дорогие игрушки. То есть старается без нужды не ломать. А Чума — просто злой дурак, который слишком много может. Что самое обидное, он отличный врач. Вернее, мог бы им быть. У него и медицинское образование, и целительский дар. Но он не любит лечить людей, даже за деньги. Вроде как ему неприятно, что они вот так легко и просто отделаются, не помучившись как следует. Я лично знаю женщину, которой он предложил поменять одну страшную болезнь на две не очень страшных. Неизлечимых, но не смертельных. Прикинь, ничего себе выбор, да?

— Фигассе, — присвистнул я. — Разве так бывает?

— Получается, бывает. Гадство.

— Всю жизнь был уверен, что способность лечить всегда идет в пакете с потребностью это делать. По-моему, это естественно.

— Ну бывают же уроды, — вздохнула Мирра. — Двухголовые цыплята и все такое. Природа, зараза такая, любит разнообразие.

— И люди все равно к нему ходят? — изумился я.

— Еще бы. В безвыходном положении выбирать не приходится. Подлость в том, что эта дрянь действительно очень много может. Не знаю как, не понимаю почему, но может. Пару раз на моих глазах натурально чудеса творил. Но это особые случаи были, Лев велел. Чума его слушается. Дурак дураком, но понимает, когда надо начинать бояться. И строится как миленький.