Она наполнила мою кружку чаем, взяла сигарету, уселась на табурет, закурила и пригорюнилась. Я решил, что надо бы попробовать как-то отвлечь ее от печальных размышлений.

— А где твоя собака? — спросил я. — В доме чужой, а она…

— Не она, а он, — меланхолично поправила меня Мирра. — Пес. В смысле, не сука, а кобель. Скоро придет. Принесет мне сигареты, и я прекращу тебя грабить. Ну что ты так смотришь? Нет у меня никакой собаки. Просто Арсению часто снится, что он черный пес. И мне часто снится, что он черный пес. И некоторым другим людям. Судя по всему, он и есть черный пес. Жалко, наяву никогда не превращается. Было бы смешно.

— Обхохочешься, — сердито сказал я.

Мне вдруг стало ясно, что она меня разыгрывает. Все эти магические сновидения, злые пражские колдуны, теперь вот еще Арсений-оборотень, прости господи. Херня какая. Но вот так сразу не отмахнешься, на дурость не спишешь — как ни крути, а попал я в этот дом довольно причудливым способом. Мягко говоря.

Ладно, решил я. Что случилось, то действительно случилось. Это и будем считать правдивой частью истории. А все остальное пусть остается обычным кухонным трепом. Неважно, как там оно обстоит на самом деле. Главное, что мне так проще.

— Я вывалила на тебя слишком много информации, — печально сказала Мирра. — Давно надо было остановиться. Прости.

— Да ладно, — вздохнул я, — переживу.

— Больше не буду тебя грузить. Пойду лучше поработаю. Потом вернется Арсений, и мы вызовем тебе такси. Я бы прямо сейчас вызвала, но не люблю оставаться дома одна, особенно когда рисую, особенно ночью. Мне надо, чтобы в соседней комнате дышало что-то живое и теплое. А то крыша едет. Посидишь в гостиной? Ты не против?

— Не против, — великодушно согласился я.

Мирра привела меня обратно в гостиную, усадила в кресло-мешок, кинула на колени плед, такой же оранжевый, как ковер, расчерченный желтой, как стены, клеткой. Кресло оказалось натуральным болотом, от каждого движения я увязал все глубже, предчувствуя уже, как с густым плюшевым бульканьем сомкнётся над моей головой эта теплая трясина, и, честно говоря, ничего не имел против. Тайно надеялся, что обо мне забудут, ну или просто пощадят, не станут тормошить до утра. Устал как собака, не хочу ни шевелиться, ни говорить, ни думать, ничего не хочу.

Впрочем, у меня хватило сил проводить хозяйку дома вполне сладострастным взором и достать из кармана книжку Цаплина, которая злонамеренно впилась мне в бедро, дескать, не отлынивай, давай читай меня, ну!

— Ну и чего ты ревешь? — спросила Фея.

— Потому что все закоооо… закоооо… кончилось!

Золушка рыдала так бурно, что едва могла говорить. И уж тем более слушать. Фея решила подождать. Пусть крестница немного успокоится.

Несколько минут спустя Золушка звучно высморкалась в передник и почти спокойно сказала:

— Он… Он был такой милый. Такой добрый. Он понимал меня без слов. И такой красавчик! Я была так счастлива. Но все закончилось, когда часы пробили полночь. И мне теперь незачем жить.

— Как это — незачем? — изумилась Фея. — Дурочка, ты что, не поняла? Ничего не закончилось, все только начинается. Принц от тебя без ума, о другой невесте и слышать не хочет. Подобрал на лестнице твою туфлю, надеюсь, у его папаши хватит ума пустить по следу хорошо обученную розыскную собаку. Ну, так или иначе, а принц всерьез намерен тебя искать. И найдет, вот увидишь. И дело в шляпе.

— А при чем тут принц? — дрожащим голосом спросила Золушка. По ее щекам снова потекли слезы, но на бурные рыдания уже не осталось сил.

— Как — при чем? — опешила Фея. — Сама же говоришь — красавчик. К тому же добрый, милый, все понимает…

— Да нет, — отмахнулась Золушка. — Принц отлично танцует, но это, пожалуй, единственное его достоинство. Я говорю о кучере.

Она достала из кармана передника толстую печальную крысу, нежно поцеловала в макушку и протянула Фее.

— Скажите, крестная, с этим что-нибудь можно сделать?

Примерно на этом месте я и задремал — с открытой книгой в руках, уткнувшись носом в шершавую темноту чужого кресла. Мне снилось, что я стараюсь превратиться в летучую мышь, но у меня ничего не выходит, и за это мне вот-вот поставят двойку, причем почему-то по физике, а я думаю, что справедливо было бы — по зоологии, и эти размышления не дают мне превратиться — замкнутый круг.

Но тут хлопнула дверь, затопали шаги, насмешливый мужской голос сказал: «Что-то твой приятель заскучал, умеешь ты, Мариночка, гостей развлекать», — а женский ответил: «Пусть поспит человек, жалко будить, я его и так загрузила». Я понял, что Арсений вернулся и я, стало быть, свободен от обязанности дышать в соседней комнате, можно вызывать такси и ехать в отель, даже нужно, не дело это — спать в гостях у почти незнакомых людей. Но даже открывать глаза поленился, а о том, чтобы выбираться из-под теплого пледа, и думать не хотелось. Сейчас, обещал я себе, сейчас. Еще минуточку. И, убаюканный собственными посулами, снова заснул.

А когда проснулся, за окном уже серели пасмурные предрассветные сумерки и откуда-то издалека раздавался звонкий голос Мирры.

— Лето красное настало! — она почти кричала. — Соловьи поют в садах! Нагуляв за зиму сало, сидят дятлы на дубах!

Она ненадолго умолкла, я перевел дух, но тут Мирра снова завопила:

— Раздобрел Федул за лето на хозяйском на харчу. Бить волков, стрелять дуплетом — все Федулу по плечу. И одно лишь удручает после сексу, погодя. Поразмыслит и не знает: как пострать на ведмедя?

Чем дольше я ее слушал, тем менее правдоподобными казались воспоминания о минувшем вечере. Заснули в одном месте, проснулись в другом, крутое мистическое переживание, ага, как же. Встали как люди, оделись, пошли и пришли. Ножками, топ-топ-топ. Мало ли что я этого не помню — в первый раз, что ли? Какой с меня спрос. Не вижу причин, почему бы еба… гхм, ладно, — эксцентричной художнице не баловаться гипнозом или еще какой-нибудь хренью в таком роде. Специально для того, чтобы свести с ума как можно больше народу и окончательно утвердиться в статусе женщины-легенды. Может, и беднягу Дякеля в свое время на то же купили, кто его знает. А может, все еще проще: неизвестно, что это был за кактусовый чай там, в баре. Я его полкружки выдул как минимум, и сразу после этого все началось. Когда-то давно один мой приятель вот так же, без предупреждения, бухнул мне ЛСД в кофе, не поскупился, щедрая душа, прозелит хренов, и я потом двое суток был перепуган вусмерть, но совершенно счастлив, думал, вот оно, мир наконец-то открыл мне свое подлинное магическое лицо и теперь так будет всегда. Вспоминать противно. Здравствуйте, мои до боли знакомые грабли, давненько я на вас не наступал.

Отрезвленный убийственной силой поэтического слова, я заткнул уши и огляделся. Дверь в дальнем углу гостиной была приоткрыта. Оттуда пробивался узкий луч ослепительно белого света. Из той же щели доносилась дразнящая смесь запахов свежеструганного дерева, масляной краски, керосина, клея, скипидара и прочих восхитительных составляющих арт-процесса. Я почти равнодушен к живописи, но обожаю запахи художественной кухни, как-то даже начал учиться рисовать — специально для того, чтобы стать владыкой божественных ароматов, но не преуспел и забросил это занятие; одна надежда, что какой-нибудь гений парфюмерной мысли однажды начнет производить соответствующий продукт и я смогу обливаться им с ног до головы трижды в день. А еще можно жениться на художнице, подумал я, прислушался к Мирриным воплям и поспешно добавил: немой.