как у тевтонцев, под которым шли чехи, Сокол и Сбиславек, но не те, что уходили в поля; за ними – хоругви земель и родов, ибо не было ни одного шляхетского герба, который бы не имел здесь своей хоругви.

В конце шла отборная дружина непримиримых Гневоша из Далевиц, краковского стольника, а было их всех пятьдесят богато оснащённых, пятьдесят первую вёл Сигизмунд Корыбут, сорок с лишним – Витольд со своими боярами.

На вид боевая линия, как лава людей, обложенных железом, щетинящаяся копьями, была грозной и казалась неисчерпаемой. Во всех сторонах, куда попадал взгляд, блестела сталь, хрустело железо, но людских голосов почти не было слышно; ропот, едва тихий, как молитва, носился над той толпой, сердце которой билось ожиданием.

Согласно рыцарскому обычаю, король, который уже сидел на коне, начал избранную молодёжь в рыцари опоясывать. Много их сбежалось и просилось этой чести, когда иные были сильно против всего обряда, ведущего за собой новую задержку. Не отбывалась также как в другие разы рыцарская церемония, а с великой поспешностью так, что едва король прикасался мечём, и было этого достаточно. Кто мог, тот уже надел пояс и спешил в шеренги, дабы его окрестить в бою.

Хотя армии ещё не видели друг друга, так как были заросли и шеренги, закрывавшие одни другие, чувствовались взаимность и нетерпение этого ожидания, а фанатизм умножался. Под деревней Грюнвальд, где крестоносцы выдвинулись дальше, несколько, уже не в состоянии выдержать, выехали на поединок и сломали первые копья, но старшина их сдержала, ожидая, что король сам даст знак к бою. Долго стоящие в некоторых рядах, начали требовать сигнала, но их принудили к молчанию. Король, казалось, медлил. Мысли его трудно было отгадать, быть может, он хотел провокации для успокоения совести, быть может, у него было какое-то вдохновение часа и минуты.

Сидя на лошадях, рыцарство подавало друг другу железные руки, клянясь умереть или победить.

Напрасны были давления на Ягайлу, не отвечая на них, он смотрел, считал, взвешивал, хмурился, казалось, оживлялся и снова бледнел и, казалось, ему не хватает смелости. В действительности дело было не в мужестве, но ему было жаль это прекрасное рыцарство, выбранное как цветок, которое могло пасть под косой. Дать сигнал к бою – это дать смертный приговор тысячам, и от этого могла содрогнуться душа.

Вырывающиеся из ближних рядов просили уже наконец сигнала, нетерпеливые, и, умоляя, вытянув руки отовсюду к королю, склонили его, так что сначала к себе он позвал подканцлера Николая. Не слезая с коня, ещё раз исповедался и получил отпущение грехов. Ему подвели иноходца, выбранного из тысячи специально для этого дня. Конь был отважный и ухоженный, красно-коричневой масти, с небольшой, едва заметной лысинкой на лбу.

Уже в седле король, в конце концов потребовал шишак, который придворный держал при нём. Он был целиком позолоченный, а серебряная птица с распростёртыми крыльями с короны над ним поднималась. Король уже держал его в руке.

– Пане подканцлер, – сказал, – заберите с собой писаря, духовных, безоружную челядь и двор, непригодный к оружию, отведите их к таборам и ждите меня там.

На самом деле настаивали паны и Витольд, чтобы король находился за десятью тысячами людей, в битву не вмешивался и оставался безопасно в лагере. Опасались его, зная, что, как поначалу был медлительным, так позже, почувствовав огонь в себе, ничем уже сдержать себя не давал. Король для спокойствия должен был дать слово, что останется на стороне, но того не позволил от себя добиться, чтобы, когда рыцарство будет сражаться, он, не видя даже, ничего не зная, оставался укрытым и защищённым.

Выслав подканцлера с обещанием, что и сам прибудет, обещания этого сдержать не думал.

Он брал шишак, дабы его наложить на голову, когда коморничий, который собирался уйти с подканцлером, начал кричать, что от крестоносцев идут послы. Вдалеке в самом деле были видны два герольда, которым предшествовал трубач.

Шли, одетые по обычаю посланников, с щитами, один с гербом короля римского, чёрным орлом на золотом поле, другой с щитом князей Шецинских, грифом на белом поле.

Каждый из них нёс в руке обнажённый меч, без ножен; объявили, что в посольстве идут к королю, поэтому вели их на холм, где стоял Ягайло.

Таким образом, отозвали как можно быстрее подканцлера Николая и двор, чтобы их достойней принять. Стояли по бокам короля в доспехах: Земовит младший, Ян Мужик, Золава Чех, Збышек из Олесницы, Богуфал, коронный кухмихстр, Збигнев Чайка, несущие копья, Моравец с флажком, Данилко, который стрелы за королём носил, а от того, что Витольд уже около своих был, обошлись без него.

У немецких герольдов на лицах была спесь и был виден в них гнев, с которым они шли, гордость и какое-то презрение. Также, не очень низкий поклон отдавши королю, тот, что нёс щит с императорским орлом, начал говорить по-немецки. Ян Мужик, который понимал этот язык, должен был переводить его Ягайле.

– Наисветлейший король! – сказал императорский герольд. – Великий магистр прусский, Ульрих, тебе и брату твоему шлёт через нас, своих герольдов, эти вот два меча в помощь в приближающейся битве, чтобы, взяв их, живей выступил со своими людьми, не затягивая, в бой. Не прячьтесь в этих рощах и зарослях, мы просим на открытое поле.

Ежели вашему королевскому величеству места мало для развёртывания своих сил, великий магистр готов немного уступить, лишь бы ускорить сражение. Он предоставляет выбор места, станьте там, где понравится, только бы не задерживать битвы.

Во время, когда герольд это говорил, а Мужик переводил, видно, намеренно крестоносное войско немного сдвинулось и дало более свободное поле напротив стоящему, на расстоянии малого выстрела войску.

Действительно, в старинных рыцарских обычаях западной Европы такой вызов перед битвой на руку беспрецедентным не был – и быть может, что задержка Ягайлы послужила поводом к нему. Дерзкий тон, с каким герольды почти насмешливо повторили выученную речь, возмутил всех. Королю, видимо, кровь ударила в бледное лицо, но он быстро сдержался; иные проклинали по-польски, чего немцы не очень разумели, хоть по выражению лиц могли догадаться.

Вытянув руку, Ягайло спокойно взял поданные мечи, отдавая их коморнику, который стоял при нём; покрасневшее лицо побледнело и из глаз, которые обратил к войску, у него обильно брызнули слёзы.

Ни у кого не справляясь, после короткого раздумья, он позвал к себе Мужика и начал говорить, вдохновлённый, с по-настоящему королевской важностью:

– Благодарение Богу, в нашем войске оружия всем хватает, нам не нужно его занимать у врага, но в