какую выражала минута, которую все считали решительной; он был немного бледен, имел мрачное чело, сложил руки и, казалось, горячо молится духом, хоть уста его не двигались.

При возбуждении упал король на колени и головой дотронулся даже до земли. Ксендз как раз, подняв потир, держал его в руках, когда прибежал Витольд в гремящих доспехах и приблизился к Ягайле.

– Брат! – воскликнул он. – Великое время! Выходи! Следует обсудить, нужно ударить: если дадим им первыми начать, беда нам, сгинем.

– Дай мне помолиться! – ответил Ягайло. – Начало дня принадлежит Богу.

Витольд, постояв минуту, нетерпеливый, выбежал. Перед шатром стояла вся военная рада, кроме Зиндрама.

– На милость Бога! – вскричал Шафранец. – А уже достаточно было бы богослужения. Время платит, время теряет! Короля силой нужно бы вытянуть из часовни, по той причине, что есть о чём другом подумать. В любую минуту могут ударить.

– Король не выйдёт из часовни, пока мессу не дослушает, – воскликнул Витольд, – никакая сила его не возьмёт; это напрасно.

Шафранец пожал плечами.

– Также, как теперь с молитвой, будет с битвой, – прервал Збигнев из Бжезия, – мы думаем о том, чтобы король не подвергался опасности. Его следует окружить воинами и не отпускать, ибо потом его удержать будет трудно, когда раз пустится в бой, а не его дело – биться, только приказывать.

– Да, главных следует беречь, – возгласил подканцлер, – всё предвидеть. Кто же знает, как битва сложится?

– По-людски учинилось, что разум диктовал, – молвил маршалек, – есть расставленные по дороге отряды и кони, на случай несчастья, чтобы хоть король целым вышел, пока мы грудью заслонять его будем.

– Я уже дольше оставаться тут не могу! – воскликнул Витольд, стуча бронированной рукой по железу, в которое весь оделся. – Я должен спешить к моим.

Говоря это, он повторно вошёл в часовню. Святая месса, которую капеллан медленно отпралял, ещё не кончилась. Приближалось причастие. Склонённый Ягайло бил себя в грудь. Витольд шепнул ему:

– Брат! Горит! Войску необходимо видеть тебя: спеши.

– Не отойду без креста и благословения, – пробормотал Ягайло нетерпеливо. – Делайте что хотите, я сдал власть.

– Но молиться – это дело ксендза! – воскликнул Витольд.

– И королевское, – добавил Ягайло спокойно.

Почти отчаявшийся, вырвался Витольд из часовни. Были видны хоругви, строящиеся к бою. За кустами сильный вихрь, который не переставал и нёс в глаза крестоносцев пыль и песок из-под коней, сильно развевал флажки неприятеля, который проглядывал из-за зелёных зарослей.

Ропот, будто журчание потока, был слышен в рядах монахов: отчитали молитву перед боем. Целым монашеским хором доносилась иногда возглашённая Responsoria.

С польской стороны ещё не отозвалась Богородица, войско в молчании ждало вождя, те и эти молча молились. Вождь молился тоже, лёжа, склонишись к земле.

Витольд взял за плечи Зиндрама Машковского.

– Мечник, иди за мной; Ян, граф из Тарнова, идите, прошу; вместе, может, большего от короля добьёмся. Меня он не слушает, приписывая мне слишком горячую кровь.

Все вошли в часовню по третьему разу. Ксендз подавал лишь жертвенную чашу, не изрёк ещё: «Идите, жертва принесена», не отчитал последней Евангелии. Ягайло стоял на коленях, склонённый, погруженный в молитву.

Ян из Тарнова приблизился к его уху.

– Наисветлейший пане, все вас умоляют, поспешите встать во главе нас. Крестоносцы уже готовы, а не годится, чтобы они ударили первыми.

– Мне ещё больше не годится уйти без благословения, – ответил король. – Не пойду! Не пойду!

Казалось, что ксендз Бартош, как бы намеренно, очень медленно читал мессу, очень медленно выговаривал каждое слово, медленно поворачивался, задумывался и останавливался, молясь духом. Ягайло тоже, склонившись, бил себя в грудь и стонал, будто исповедовался в грехах, хотя этого же утра исповедь уже отбывал.

В конце концов король встал.

Дворня уже держала приготовленные доспехи. Мрачный, как всегда, но дивно спокойный, последовал он из часовни к кустам, в которых ему поспешно приготовили место, чтобы вооружиться. Король имел на себе кафтан, суконные брюки, только доспехи отсутствовали. Оруженосцы немедленно бросились одевать ремешки и пряжки.

Доспехи на этот день были приготовлены лёгкие, но из самой лучшей стали и позолоченые. В центре их блестел крест. Нагрудники, наколенники, наплечники – всё было одинаково, предивной и красивой работы, ибо рыцарь должен идти в бой, как на самый великий праздник, а там, где жертвуется кровь и жизнь за дело, Богу милое, дорогое сердцу, каждый день празднует своё священство, день жертвы, к которой приступает в белом облачении.

Также всё, что окружало короля, блестело, надев самое дорогое снаряжение. На щитах были видны старые родовые знаки: Топор, Лелива, Подковы Ястжебцов, Грифоны Яксов, кровавые Наленчи, Розы, Стрелы и Лемехи. Так же на шлемах поднимались для того, чтобы видны были издалека, солдатские гербовые эмблемы: Коршуны Ястжебцов, Перья, Трубы, Грифоны. Некоторые из них, золочёные, празднично сверкали, иные были покрыты чёрной позолотой, другие, разукрашенные разными цветами, служили за хоругви и как хоругви их следовало охранять. На некоторых блестели рыцарские пояса, другие их ещё должны были заработать. На панцирях повесили кто что имел подороже: реликварий, образ, цепь, крест, так как никто по причине безопасности достоинства не скрывал, но, скорее, как можно красивее хотел выступить. Некоторые поддевали старые железные кольчуги от стоп до головы и брали лёгкие щиты, дабы легче им было сражаться с неприятелем на турнире; иные имели даже коней, устланных бронёй, потому что коня каждый берёг, как себя.

Так, в стальных накидках и налобниках шли румаки и фыркали, чувствуя бой, потому что солдатский конь загорался, как и он, в битве, и не раз кусал неприятельского, когда подбегал.

Столько различных доспехов было, почти как людей, каждый одевался как хотел и мог, сам о своей безопасности заботясь, и копьё себе, но древка лёгкого и мощного, выбирал. Некоторые имели луки на спине и стрелы, иные по обеим сторонам седла – мечи простые и кривые. Щиты были плоские и рябые, железные и кожаные, не хуже их.

Для короля стояло несколько готовых коней. Шишака ещё не надевая, сел Ягайло, не глядя, на первого, что попался, и поехал.

Один из придворных нёс шлем, бегом, другой, Збигнев Чайка, – позолоченное королевское копьё.

В свите короля с малым панским флажком ехал Николай Моравиц из Конужовки Повала. Остались при нём Земовит Мазовецкий, муж сестры, князь Федко и Сигизмунд Корыбут, племянники, подканцлер Николай, Збышек из Олесницы Дубно, Ян Мужик, чех Жолава и много коморников.

Витольда уже нельзя было удержать, так как, сменяя коней, он неустанно объезжал строй.

Ему и многим другим казалось всё потерянным; войску ещё не дали сигнал, король тянулся, и в любую минуту