Не слезая с седла, Олег преодолел за сутки более ста верст по бездорожью и по лесным тропам. Добравшись до Ярустово, Олег встретил здесь толпы беженцев с правобережья Оки, где хозяйничали татары, сжигая деревни и осаждая города. Княжеский наместник в Ярустово мог выставить лишь полторы сотни ратников, но и с этим малым войском Олег переправился через Оку, горя желанием сражаться с ордынцами.

Оказавшись вблизи от Вышгорода, Олег первым делом устремился туда мимо черных обугленных пепелищ, оставшихся от селений. Вся округа от речки Городни до Вышгорода была обращена татарами в обезлюдевшую пустошь, над которой ветер разносил тяжелый запах гари и смрад от гниющих трупов.

Под Вышгородом татар не оказалось, но было видно, что степняки совсем недавно ушли отсюда, не сумев взять приступом валы и стены этого укрепленного града. За мощными укреплениями Вышгорода нашли пристанище несколько сотен смердов из окрестных деревень. Воинов в Вышгороде было чуть больше сотни, верховодил ими дружинник Перфил.

— Чего такой мрачный? — проговорил Олег, едва обменявшись приветствиями с Перфилом. — Ты же отстоял от нехристей Вышгород, поэтому радоваться должен! Иль потери у тебя велики, сотник?

— Убитых с нашей стороны немного, княже, — промолвил Перфил, не смея поднять глаз на Олега. — Но… вот беда… средь этих павших оказалась и персиянка…

От услышанного у Олега словно что-то оборвалось внутри. Схватив Перфила за грудки, Олег принялся трясти его, как грушу, свирепо крича на него и требуя разъяснений, почему Гель-Эндам оказалась в рядах ратников. Из сбивчивых объяснений Перфила выходило, что никто не принуждал Гель-Эндам браться за оружие, нужды в этом не было. Персиянка сама поднялась на крепостную стену, желая взглянуть с высоты на ордынцев, лезущих по лестницам на штурм. Гель-Эндам неосторожно выглянула в бойницу, и ее поразила татарская стрела, пробив шею навылет.

— В момент вражеского приступа стрелы татарские дождем сыпались на верхний заборол стены, — с тяжелым вздохом пояснил Перфил. — Воины мои все в кольчугах и бронях, со щитами в руках, их непросто сразить стрелой. Персиянка же не имела ни щита, ни панциря, вот и поплатилась жизнью.

Олег с глухим стоном оттолкнул от себя Перфила и, сорвав шапку со своей головы, в сердцах швырнул ее себе под ноги. Невыразимое отчаяние заполнило его сердце, страшная горечь закипела в груди, а глаза наполнились горячими слезами. На какой-то миг Олегу показалось, что почва уходит у него из-под ног. Узнав, что Гель-Эндам еще не погребена, Олег пожелал взглянуть на ее тело. Спускаясь следом за Перфилом в холодное подземелье, где обычно хранилась мороженая рыба, Олег с трудом переставлял ноги, которые будто налились железом. В вихре чувств, раздирающих его душу, Олег лишь теперь осознал, как была ему дорога Гель-Эндам и какой горестной станет его жизнь без нее.

В леднике были сложены все убитые ратники, павшие при обороне Вышгорода от татар. Бездыханное тело персиянки, завернутое в белое покрывало, лежало на широкой доске отдельно от прочих трупов. Перфил тотчас покинул подвал, оставив Олега наедине с его горем. Перфил винил себя за гибель Гель-Эндам, и это чувство жгло его раскаленным железом.

В Вышгороде Олег задержался на три дня, собирая под свой стяг всех, кто мог держать оружие. Ему было ведомо, что Мамай с главными силами стоит под Рязанью.

Схоронив Гель-Эндам, Олег похудел и осунулся от горя. На его мрачном лице с жестко сжатыми губами, с глубокой морщиной на лбу отпечаталось выражение твердой решимости биться насмерть с ненавистными татарами.

Погрузив на ладьи пять сотен ратников, Олег устремился вверх по Оке к городку Льгову, а оттуда к Рязани. Двигаясь на веслах против течения, тяжелые насады медленно пробирались по широкой извилистой реке. Олеговы кормчие не могли использовать паруса, поскольку ветер дул им в лицо.

Наконец вереница крутобоких судов с высоко загнутыми носами, измученных сильным течением и противными ветрами, подошла к устью реки Трубеж. До Рязани было рукой подать. У Олега замерло сердце в груди, когда он увидел над лесом огромное облако дыма. Преодолев последний отрезок водного пути, насады приткнулись к дощатым мосткам рязанской пристани. Олег первым спрыгнул с корабля на берег, бросившись бегом по дороге, ведущей от реки Трубеж к Речным воротам Рязани.

Взбежав на взгорье, Олег остановился, бессильно выронив из рук щит и копье. Он увидел Рязань, лежащую в обугленных развалинах и окутанную дымом пожарищ.

Мамай без всякой пощады расправился с Рязанью. Татары сровняли город с землей, истребив и угнав в рабство большую часть его жителей. Лишь немногим рязанцам удалось спастись и укрыться в лесу за рекой Трубеж.

От сожженной Рязани Мамаева орда ушла к Зарайску.

На огромном пепелище копошились редкие кучки людей, собиравшие трупы и гасившие огонь. Трудились все вперемежку: бояре, ремесленники, смерды, холопы…

Пробираясь через руины, Олег наткнулся на группу женщин и подростков, грузивших на телегу мертвецов в окровавленных льняных рубахах. Среди этих усталых, почерневших от копоти рязанских вдов оказался боярин Клыч Савельич, перепачканный кровью и сажей с головы до ног. Сквозь дыры на его одежде проглядывало белое тело.

— А, князь-батюшка! — Клыч Савельич шагнул к Олегу и, кривляясь, отвесил ему небрежный полупоклон, раскинув в стороны руки, на которых висели рваные рукава его длинной миткалевой рубахи. — Рад приветствовать тебя на сем пожарище! Может быть, теперь твои слепые глаза, наконец, прозреют, а твой упрямый разум осознает правоту моих слов, когда я говорил тебе о необходимости союза с Москвой. Твое извечное упорство и гордыня, княже, являются источником всех наших бед. Может быть, сейчас ты уразумеешь, что все твои честолюбивые умыслы есть жалкая тщета, ибо без опоры на Москву ты слаб и ничтожен… Орда в любое время может раздавить и смешать с грязью твое княжество! — Клыч Савельич сделал широкий жест рукой. — Ну же, князь, полюбуйся! Вот к чему привело твое недомыслие, твое нежелание вступать в соглашение с Дмитрием! Тебя еще не утомила злоба против Дмитрия? В тебе еще сидит желание ездить на поклон к Мамаю?..

Олег холодно взирал на Клыча Савельича, храня мрачное молчание. Он мог бы приказать своим гридням, чтобы те оттащили дерзкого боярина в сторону, наградив его тумаками. Мог бы… Однако Олег не позволил своему гневу прорваться наружу. Стиснув зубы, он выслушал Клыча Савельича, не перебивая. Когда тот умолк, чтобы перевести дух, Олег заключил боярина в объятия, погладив его по взлохмаченным волосам.

Оказавшись в объятиях князя, Клыч Савельич разрыдался, как ребенок. Вся боль и страдания, пережитые им в эти страшные дни Мамаева нашествия, вдруг исторглись из него вместе с потоком слез. Олег и его свита двинулись дальше мимо дымящихся развалин, а Клыч Савельич продолжал рыдать, опустившись на обгорелое бревно.

Пробираясь к Спасо-Преображенскому собору, чьи блестящие купола с крестами сияли на солнце как-то особенно ярко на фоне окружающего храм черного обугленного запустения, Олег вдруг увидел Пентега сидящего с убитым видом на груде камней. Рядом лежало чье-то мертвое тело, завернутое в белый саван. Судя по очертаниям фигуры, под саваном находился труп невысокой женщины.